Тревожное лето - страница 10

— Мне в японскую пришлось поползать по сопкам на брюхе. В германскую вшей кормил — и снова под ружье? Нет, господа, извольте подвинуться. Навоевались, прости меня, господи, пусть эти мурластые в окопах сидят, а не баб щупают.

Кто посмелее, поддакивал ему. Унтер вырвал из рук толстяка баул и расстегнул его. На пол вывалился березовый веник, местами уже оголенный, простыня, белье и шкалик смирновской со складной рюмочкой. Унтер упрятал водку в карман широченных штанов и вытолкал возмущенного ветерана японской и германской войн за ворота.

Дошла очередь и до Серегина.

— Это ваше? — с радостным изумлением спросил унтер-офицер, запуская руки в вещмешок. — И вещички ваши? — Он вытряхнул все, что там было, потряс перед собой френчем с капитанскими погонами. — Ого! — обрадовался. — Это улов! Хляскин! Давай сюда. Гляди, какую я рыбеху выловил. Вишь, и форму имеет. — Он вылупил на Серегина похмельные глаза.

— Документы е? — подошел коротконогий, с забинтованной шеей Хляскин.

— Есть, есть! — с насмешкой ответил унтер.

— Мабудь, хвальшивые? — предположил Хляскин лениво. — Який ж вин охвицер? — Рассвирепел вдруг: — А ну, сука, сымай спинжак! — И вцепился в рукав.

Сильный удар отбросил его в сторону. Хляскин, будто нехотя, завалился к стене. Бросившийся на выручку унтер, встреченный кулаком, крутанулся на месте и мешком осел у ног Серегина. Задержанные притихли: что будет дальше? Прибежал офицер без фуражки, расстегивая на ходу кобуру револьвера...

Уже вечерело, когда Серегина, после предварительного допроса в казарме, привезли в городскую комендатуру на Базарной. В грязном коридоре несколько офицеров ожидали вызова к коменданту, полковнику Размазнину. Кто дремал, кто курил. Здесь в гражданском был один Серегин, и на него смотрели с неприязнью. Чувствовал он себя совершенно спокойно, был в себе уверен и готов к любым неожиданностям. Слишком свежи были в памяти недавние дни у Унгерна. Все привычно, знакомо. «Словно и не уезжал, — мелькнуло в голове. — Вряд ли строго накажут: офицер, едва избежавший гибели, пробирается вновь в действующую армию. Хотя мундирчик все же был в вещмешке...» Он всматривался в лица офицеров, и его не покидало ощущение, что обязательно встретит кого-нибудь из бывших своих сослуживцев или знакомых.

Так и случилось. Первым, кого он увидел в кабинете коменданта, был Игорь Дзасохов. Он сидел в углу у окна, перед ним вместо столика была табуретка с бумагами и пепельницей из морской раковины, плотно начиненной окурками. Из юноши, узкоплечего и быстрого в движениях, он превратился в солидного мужчину. Лицо одутловатое, под глазами припухлость. «Пьет, — определил Серегин. — И пьет сильно»

Они неузнавающе глянули друг на друга. «Ну что ж, — подумал Серегин, — ротмистр Дзасохов, ближайший помощник Бордухарова, и должен быть железным человеком, лишенным всяческих сантиментов».

Размазнин, маленький, коренастый, похожий на циркового борца, внимательно всмотрелся в Серегина. Пожевал губами.

— Значит, служить не желаете, так вас надо понимать? Мундир, понимаете, в мешок и пошли фланировать по городу?..

— Прошу вас, господин полковник, распорядиться вернуть мне оружие, все изъятые вещи, а также документы. Вам, должно быть, уже известно, каким образом я оказался во Владивостоке. Мое объяснение, думаю, снимет с меня обвинение в дезертирстве. Не хотелось бы начинать службу на новом месте с неприятностей. Однако то гостеприимство, которое продемонстрировали ваши солдаты сегодня в городском парке...

Дзасохов из своего угла рассматривал Серегина. «Кто мог подумать, что вот так повернется судьба... Вот и встретились. Когда-то ведь должны были встретиться. Поглядим, что ты за гусь... Да, изменился Олег, — думал он. — В своем далеко не новом костюме он похож на карточного шулера. А ведь помнится, когда-то стишки писал. Я завидовал. А Татьяна все же досталась мне...»

Дзасохову страстно хотелось, чтоб Серегин узнал его. Но тот только скользнул по нему взглядом. «Заносчив, брат, заносчив... Спесив. Каким был, таким и остался. И чего так лезть на рожон? Ну, воевал, чуть было красным не попался. Так ведь все мы одному богу молимся. Ладно, посмотрим, как ты запоешь на Полтавской. Я не Размазнин, со мной таким тоном не поговоришь...»