Три часа между рейсами - страница 12
, – один за другим пали под натиском «Тигров»[31] или, говоря уж по справедливости, муравья, так как именно ему все спортивные обозреватели приписывали главную заслугу в этих победах. Когда в ходе матча с Йелем ему оторвали голову, это повергло в ужасное смятение весь принстонский кампус, но голову удалось прикрепить на место, и болельщики вздохнули с облегчением.
Оставалось единственное препятствие на пути к блистательному завершению сезона и финальной игре на «Роуз-Боул»[32]. Последний матч восточного чемпионата предстояло сыграть с Гарвардом; и тут капитан гарвардской команды Кабот Сэлтонвиль вдруг публично заявил, что скорее предпочтет вообще отказаться от игры, нежели выходить на поле против муравья.
– Не думаю, что здесь нужны какие-то дополнительные пояснения, – сказал он падким на сенсации репортерам, – но даю вам слово старого гротонца[33]: это заявление ни в коей мере не вызвано страхом.
По сему поводу жаркие словесные баталии развернулись в прессе и в обоих кампусах. Принстонцы, естественно, узрели в этом попытку посредством закулисных махинаций лишить их команду звездного игрока. Среди прочего было отмечено, что муравьям посвящен выдающийся научный труд Метерлинка, а упоминания о бостонцах можно найти разве что в записках Адамса[34]. Гарвардцы практически единодушно поддержали своего капитана и разогнали митинг местных радикалов, попытавшихся представить спор как «новый виток классовой борьбы».
В конце концов Принстон уступил, и муравей не был допущен к игре. Сэлтонвиль добился своего.
По ходу матча события развивались вполне предсказуемо. Лишившись своей многоногой ударной силы, принстонская команда передвигалась по полю, будто парализованная. Счет уверенно возрастал – 7:0, 14:0, 50:0, 65:0, – и крики болельщиков с «тигриных» трибун все больше походили на мучительный стон.
Наконец кто-то из них – легенды приписывают инициативу одному первокурснику – завел кричалку:
– Мураша в игру! Мураша в игру!
Ближайшие к нему болельщики подхватили, и вскоре уже весь черно-оранжевый сектор скандировал:
– Му-ра-ша в иг-ру!
Тут-то гарвардский капитан Сэлтонвиль и совершил фатальную ошибку. Его чрезмерная самоуверенность – при подавляющем превосходстве в счете всего за десять минут до конца матча – обернулась одним из тех рыцарственных жестов, склонность к которым он унаследовал от многих поколений новоанглийских предков.
Он взял тайм-аут и, повернувшись в сторону принстонских трибун, крикнул:
– Выпускайте на поле свою букашку!
И муравья выпустили на поле. Он был в обычной одежде, без формы, щитков и шлема, поскольку в тот день не числился даже среди запасных, но уже через десять секунд об этом все забыли, ибо с его вступлением в игру принстонцы воспрянули духом и совершенно преобразились. Они вернулись к старой, разработанной Крайслером схеме, с муравьем в качестве лидера атак, – той самой схеме, что принесла им череду блестящих побед на протяжении сезона. А пока Мураш совершал стремительные рывки, делал перехваты, отпасовывал, принимал мяч и пробивался с ним в зону противника, сотни маленьких муравьев, невидимых в траве, отслеживали игроков гарвардской команды и по сигналу в начале каждой схватки впивались в них с такой яростью, что те и думать забывали об атакующих действиях. (Иные даже умудрялись проникнуть под нижнее белье спортсменов, таким образом дав начало крылатой фразе, которую я не буду здесь цитировать из чувства деликатности.)
Капитан Сэлтонвиль – чье лицо распухло от муравьиных укусов, а глаза заплыли так, что он почти ничего не видел, – проклинал собственное великодушие. Однако он был еще в состоянии разглядеть стремительно менявшийся счет на табло – 6:65, 25:65, 55:65, 64:65, – и вот уже принстонцы вышли вперед. Тогда гарвардский капитан решился на крайнюю меру: он сломает этого Мураша, он пойдет наперекор славным семейным традициям и сыграет грязно.
Когда прозвучал свисток, он ринулся в самую гущу схватки.
– Бац! – исподтишка врезался его кулак в противника. – Бац! Бам! Бац!
Он продолжал сгоряча наносить удары, но чутье уже подсказывало, что дела его плохи.