Три черепахи - страница 31

стр.

— В этой кузне я не разбираюсь. Знаю, что определенным лицам выписывалось больше, чем надо. Их указывал Казалинский. От них я получал деньги, отдавал Казалинскому, а он выделял часть Перфильеву.

— А вам?

— Маленькую часть.

— А что значит — указывал?

— Казалинский через меня называл Перфильеву фамилии толкачей из тех, которые приезжали что-нибудь получать.

Тут была некая шаткость. Журавлев отвел взгляд в сторону, сказал как бы в пространство:

— Такой осторожный человек… — Он в точности повторил ту же фразу, которую произнес полчаса назад, имея в виду Казалинского. — Непохоже на него. Сам себе искал клиентов… Их было довольно много. Это опасно. Вот с Сидоренковым он вел себя правильно… А здесь, простите…

— Намек понял. Были клиенты и от меня, — признал Коротков.

— Мы все это зафиксируем в протоколе. Я не предупреждал вас об ответственности за дачу ложных показаний, но, надеюсь, вы сознаете…

— Не беспокойтесь, сознаю.

Журавлев сел за стол и на разлинованных бланках записал по порядку вопросы и ответы. Он записал их в самой сжатой форме. Закончив, прочитал протокол и сказал:

— Вы подозреваете, что тормозные шланги мог повредить Казалинский?

— Больше некому.

— Сейчас вы в этом уверены, судя по вашему тону. Откуда появилась уверенность?

Не показав вида, Журавлев, однако, был действительно удивлен уверенным тоном Короткова. Если версия о предумышленном убийстве Перфильева верна, Короткову ни с какой стороны не выгодно обвинять Казалинского в покушении на его собственную жизнь, ибо ничто другое не может так подкрепить эту версию. Не иначе Коротков что-то замыслил. Журавлеву пока оставалось только гадать и внутренне поражаться холодной расчетливости этого совсем еще молодого человека. В самый раз было задать себе наивный вопрос: «И откуда такие типы берутся?» Но Журавлев во время работы подобных вопросов самому себе не задавал. Разве что после, по дороге домой.

— Я говорю, больше некому, — повторил Коротков.

— Нужна веская причина для таких чрезвычайных мер.

— Зачем ему свидетель, который все знает?

— Все-таки одним этим трудно объяснить поведение Казалинского.

— Чужая душа — потемки.

— Может быть, есть какие-то другие мотивы?

И тут Коротков дал осечку. Он спросил:

— У него?

Лживые люди, привыкшие врать даже без надобности и по ничтожным поводам, когда, например, у них интересуются: «Ты вчера в кино ходил?», обычно переспрашивают: «Кто — я?» Чтобы дать себе время придумать ответ. Тут было нечто похожее, но в вопросе Короткова содержался еще и подтекст, который можно было прочесть и так: «У меня?» Коротков и сам сообразил, что слегка поскользнулся, но это не сбило его с толку. Так как Журавлев счел нужным промолчать, он пояснил:

— Клешня — страшная личность. Никто не знает, на что он способен.

— Александр Антонович был другого толка человек, не правда ли?

— Небо и земля! — воскликнул Коротков. — Александр Антонович — взрослый ребенок.

Позиции сторон, что называется, окончательно определились. Журавлев подкинул Короткову возможность продемонстрировать свою любовь к покойному Перфильеву.

— Вы никогда не ссорились?

— С ним невозможно было ссориться. И потом я намного моложе. Я уважал его. Он, правда, не разрешил Лене выйти за меня замуж до окончания института. Но в общем-то это понять можно. Он был справедливый мужик.

Ну, разумеется. Все так и должно быть. Кому придет в голову после таких слов подозревать человека в убийстве потенциального тестя?

Последнюю часть разговора Журавлев не стал оформлять в виде допроса. К сожалению, бумага не способна передать оттенков тона и настроения. Он вынул из чемоданчика опись драгоценностей, дал ее Короткову и сказал:

— Во время аварии при вас был кисет с драгоценностями. Тут они перечислены. Это все принадлежит вам?

— Не все, — внимательно прочитав опись, ответил Коротков.

— Уточните, пожалуйста.

— Серьги и браслеты не мои.

— Чьи же?

— Елены Перфильевой.

Журавлев вспомнил о настоятельном совете Синельникова дознаться, зачем Коротков приезжал к дочери Перфильева в ночь после несчастья с ее отцом.

— Вы навещали ее ради этого?

— Да.

— Принадлежащие вам ценности хранились у нее?