Три дня до освобождения - страница 7

  - Отплакала свое. Слез нет. Одно зло осталось. На жизнь эту собачью. Нет, хуже. Собак кормят и любят, а нас? - спросила опять Латифа.

  Ответа дожидаться не стала, он не требовался. Полезла запазуху, вытащила неровно оторванный кусок тонкой бумаги и маленькую плитку, в темноте походившую на шоколад. Раскрошила ее на газету, свернула в виде сигареты. Сунула в рот, щелкнула зажигалкой. Затянулась, замерла.

  Выпустила плотную, белую струю перед собой. Фируза невольно вдохнула, да слишком глубоко - горло засвербило, дыхание нарушилось. Распирало закашляться вслух, но поостереглась - в темноте звуки звончее, перекликаются как эхо в горах, долго не смолкают. Долетят до административной части, разбудят надзирателей, они прибегут проверить в чем дело. Фирузе ничего, а у Латифы могут быть неприятности.

  Кое-как покхекала про себя, помахала ладонью перед носом, разгоняя дым. Вдохнула чистого воздуха, задержала внутри, чтобы успокоить поднявшуюся волну в желудке.

  - Как же ты выжила? - спросила, когда оправилась и получилось говорить.

  - Вот как. - Латифа показала на сигарету. - Затянешься и забудешься. Хочешь попробовать?

  - Нет.

  - Почему?

  - Стошнит.

  - А от жизни не тошнит?

  - У меня Джаред есть.

  - Думаешь, он лучше других?

  Что сказать Фирузе? Не знает она. И никто не знает. Если бы Джаред любил ее как Бахтияр свою Малалу, была бы счастлива...

  А в бараке гулянье - вокруг Латифы столпились женщины, хлопают, подпевают. Одна пустилась танцевать, приземистая и тихая Фатиха - улыбается, плечами водит, руки в стороны раскидывает. Совсем на себя не похожа: обычно ходила сгорбившись, испуганно выглядывала из-под шарфа. Оказывается, она ростом с Фирузу - когда спину выпрямила.

  Время прошло весело, как на концерте, но у Фирузы почему-то тяжко на душе. Вздохнула. Попробовала сама себя уговорить: не стоит печалиться, есть люди, которым тяжелее.

  Вот Зара. Четверых детей поднимает. В тюрьме, в одиночку. На судьбу не жалуется, не плачет, не причитает - днем некогда, вечером сил нет. Когда детей уложит, сядет к стене, уставится в одну точку и сидит, долго, неподвижно. Сейчас она приготовила жидкую кашу неаппетитного коричневого цвета - как глину по миске развезла. Села поджав ноги, левой рукой держит грудничка Максуда, правым мизинцем загребает кашу, сует ему в рот, размазывает внутри по щечкам, языку. Он глядит удивленно, чавкает и глотает. И не знает, что недавно родился, а уже в тюрьме сидит.

  Максудику еще повезло: хоть такая еда есть. Другому малышу - Фаруху мать давала лишь пососать намоченную в сладком чае тряпку. Потому он кричит каждый день. Кушать просит, да никто его не слышит.

  День третий

  День начался с драки. В бараке Гульнара сцепилась с другой товаркой, женщиной в два раза старше себя. Новруз - одна из немногих, которые здесь процветали, неизвестно за счет чего. Фируза ее недолюбливала. Среди худощавых сиделиц Новруз выглядела неподобающе полной, когда шла, все у нее колыхалось: щеки, подбрюдок, груди, живот.

  Тщедушная Гульнара напрыгивала на нее, махала руками, пыталась добраться до лица, и создавалось впечатление - котенок нападает на тигра.

  Когда они, отчаянно бранясь и цепляя друг друга за волосы, выскочили во двор, налетела толпа, и драчуний растащили.

  Но перебранка не прекратилась.

  - Ты воровка! - кричала Гульнара. - Почему воруешь наши деньги? Мы здесь равны. Нам всем деньги нужны. Еду купить и остальное. А ты крыса, все время всех обманываешь. Килограмм мяса стоит сто двадцать афганей, а ты продаешь за двести. И так во всем. Спекулянтка! Да еще наши деньги воруешь!

  - Ничего я не воровала! - оправдывалась Новруз визгливым голосом, который не подходил к ее мощному телосложению. - Ты чего на меня налетела, с ума что ли сошла? Забыла, как я тебе помогала, к доктору водила. Телефон оплачивала. А теперь плохая стала? Я-то чем виновата, что ты с мужем рассорилась, денег не имеешь? Дура сумасбродная! Я вот судье пожалуюсь, пусть тебя отсюда уберут. Ты самая скандальная. Каждый день склоки устраиваешь.