Три дня на расплату - страница 87

— Ты хочешь посмотреть кино?

Она закивала, показывая рукой на Ращинского и себя.

— Нет, нет! — Он решительно развернул ее спиной к видеомагнитофону.

Анна взяла его за руку, подвела к креслу за письменным столом, почти силком усадила, отошла на шаг, гордо произнесла: «Вице-губернатор». Потом ловко уселась ему на колени, завела ноги за спинку кресла, крепко обхватила за шею руками и, пристально глядя в глаза, сказала тихо по-русски:

— Ну вот и свиделись, Коленька.

Ращинский в первую секунду не прореагировал и продолжал улыбаться, потом выпрямился в кресле, но Анна удержалась и не расцепила крепкого объятия.

— Ты говоришь по-русски? — почти испуганно спросил он.

Она молча смотрела ему в глаза.

— Слушай, ты кто? Ты кто на самом деле? Неужели Лева был прав? Ты не Анна? Ты не мадам Морель?

— Морель. Даже не сомневайся. Но ты меня знаешь и под другим именем. Не догадываешься?

Она ослабила объятие и поднесла к его глазам руку с кольцом Стаси — бриллиантовая шкурка змейки засверкала.

Ращинский прикрыл глаза:

— Не может быть! Откуда у тебя это кольцо? Кто ты в конце концов?

— Не узнаешь? Напомню, дорогой. Ты похоронил и меня, и Стасю, да? И живешь так, будто нас никогда и не было на свете! Но я, Анечка Терехина, жива и невредима. И пришла к тебе, чтобы забрать то, что принадлежало Стасе, а теперь — мне. Напоминаю: это шесть чеков на предъявителя. Ты знаешь какие. И я знаю.

— Ты — Анна? Как, каким образом…

— Меньше слов, дорогой. Речь сейчас не обо мне, а о чеках. Быстро, где они? Ну!

— Но у меня их давно нет. Честное слово!

— А вот это ты врешь.

…Анна глубоко вздохнула. Не хотелось вспоминать, что произошло с ней час назад. Ращинского она оставила в живых. Как и обещала Люсьен. Пусть живет и пусть каждый день вспоминает ее. Не сможет забыть! Пусть проклинает, пусть горечь потери каждый день гложет его душу. Стася для него была невеликой потерей, всего-то человеческая жизнь: кроме собственной, никакая другая не имела для Коленьки ценности. Деньги — вот что было ценным для него всегда. И когда он стал уверять Анну, что все три миллиона долларов, запрятанные им в банковских сейфах Москвы и Питера, ушли на выборы, она ни на секунду не сомневалась: врет! Если что прилипло к рукам Ращинского, он сдохнет, но не отдаст. Потом стал юлить Коленька, что давно перевел эти деньги в зарубежные банки, «расфасовал», как он сказал, по разным странам. Ей пришлось нажать на пару точек на шее — вмиг оцепенели все органы, ни рукой, ни ногой не смог шевельнуть Коленька. Как параличом разбило его.

«Вот таким и останешься на всю жизнь со всеми своими зарубежными счетами», — сказала она спокойно и сделала вид, что направляется к дверям. Глаза его заметались. «Подожди!» — раздался хриплый стон. И снова юлил и врал — Анна знала: просто так ни за что не расстанется с тем, что принадлежало ему. «Так я ухожу?» — вполне серьезно спросила его. Он почти выкрикнул: «Нет!», страшась и ужасаясь своей неподвижности. И снова соврал, и снова ей пришлось напомнить, что не в бирюльки пришла она сюда играть. После очередной манипуляции дыхание у Коленьки почти остановилось, лицо налилось кровью, крупный пот покатил градом. Она ослабила хватку: «Мы будем говорить серьезно?»

Шифр от сейфа он назвал чуть ли не с радостью — испугался Коленька за себя, любимого. Она сняла висевший на ручке двери пакет, покидала туда все кассеты, их было семь. Очень удивилась, что нашла четыре чека почти сразу, они лежали поверх других бумаг, но не в хорошо запираемом сейфе, а в верхнем ящике письменного стола. Прав Коленька, не зря ведь говорят: то, что хочешь надежно спрятать от чужих глаз, положи на виду. В отношении двух недостающих чеков поверила: деньги ушли на строительство особняка, покупку московской квартиры на имя жены, две небольшие квартиры приобрел Ращинский для дочерей, обставил их дорогой мебелью, каждой дочке купил по иномарке. А еще приобрел он на имя жены в Испании небольшую квартирку на самом берегу моря. Так ни разу там и не побывал.

— Неужели все четыре чека заберешь? — с тоской спросил он. — Я же остаюсь ни с чем.