Три дня одной весны - страница 23

Но как можно покориться? Как может не болеть душа по добру, нажитому праведными трудами? Стало быть, вот он, его жребий: покинь отечество и лишь в сердце своем воспевай его. Нет у него иного выбора! Если он не позаботится о себе, то и сам не заметит, как окажется в водовороте несчастий.

И однажды, чтобы не погибнуть, подобно брату, он принял решение и бежал; и думал, что затянувший сотни, тысячи жизней водоворот теперь уж не достанет его…

Усмон Азиз вздохнул и, погладив холку и шею вороного, выпрямился в седле.

…Вообще, где начало всему этому? Откуда свалились эти беды на его голову? Ради чего, сам уже ни во что не веря, пытается он изменить ход событий? Ради кого? И если бы даже жизнь ему устроили хуже собачьей, почему не остался на родине, на священной земле, впитавшей каплю крови, впервые пролитую им из пупка?

Почему?

Одним из влиятельнейших людей в округе был его отец, Азиз Матин. И дед Усмон Азиза, и прадед — словом, весь род, насколько можно было различить в сумраке давно минувшей жизни, неизменно пользовался почетом и уважением и всегда слыл родом людей  с о с т о я т е л ь н ы х. Всему основой было богатство: скот, золото, деньги — Усмон Азиз понял это рано. И разве можно было без боли в сердце вспоминать огромные стада овец и коз, ломившиеся от зерна склады, батраков, готовых на любую работу, танобы[13] земли вокруг Нилу и далеко от него — земли, изобильно рожавшей овес и пшеницу, которыми торговали даже на базарах Карши и Бухары? Или знаменитых гиссарских овец Азиз Матина, при виде которых жадным блеском вспыхивали взоры почтенных купцов? Или сад, должно быть, похожий на райский, сад с его тутовником, абрикосами, яблоками и виноградом, сад, понимающими людьми давно признанный лучшим в Нилу? А какой орешник рос в нижней части их двора! Право, не меньше десяти-двенадцати канаров[14] собирали здесь каждый год! А под длинным навесом и днем и ночью всегда стояли под седлом два-три скакуна, в любую минуту готовые отправиться в путь.

Знатные гости наведывались в Нилу — даже из самого Шахрисябза и Бухары приезжали для того, чтобы засвидетельствовать свое уважение к Азиз Матину. И не было дня, чтобы на дворе не освежевывали одного-двух баранов… Если и существовали на земле горе и заботы, тревоги и страхи, то они оставались далеко в стороне от той жизни, которой со дня рождения жил Усмон Азиз и которая щедро дарила ему счастье и радость.

Но нет на земле ничего вечного. Будто божья кара, пришла революция, перевернувшая привычный уклад жизни. Где эмир? Где важные его советники? Бежали! Вместо них явились большевики, и странно было Усмон Азизу, что среди них оказалось много таджиков. Да, все менялось… Бедняк привыкал ощущать себя человеком, хозяином земли и воды, а те, у кого благодаря неустанным трудам предков и собственным их усилиям образовалось  с о с т о я н и е, почувствовали растерянность и тревогу и принялись, так сказать, беспокойно почесываться — словно в их шубы заползли блохи. Особенно пугали слухи, которыми день ото дня полнилось Нилу и от которых кругом шла голова.

В самом деле, разве можно было примириться с тем, что новая власть собирается объявить женщину во всем равной мужчине?! И не заполучить стойкую бессонницу от разговоров, что частная собственность будет отменена? Подобно камнепаду, валились на головы новости, одна ужасней другой: растоптаны будут вера и обычаи, а таджики станут работать исключительно в интересах неверных; всякий, кто пожелает жену другого, непременно получит ее для любовной утехи, а питаться все будут, подобно странникам, из одного котла; мусульманство, разумеется, исчезнет, и на обломках ислама восторжествуют неверные…

Честно говоря, хотя Усмон Азиз и его отец немало способствовали распространению подобных слухов, иной раз они и сами ловили себя на том, что принимают досужие выдумки за чистую монету. Что тогда было взять с середняков и даже с бедняков, которые, ужаснувшись предполагаемым и неминуемым нововведениям, отворачивались от новой власти? И не просто отворачивались — уходили к басмачам. Жестокая и кровавая борьба то затухала, то разгоралась вновь и продолжалась по сей день…