Три дня одной весны - страница 63
— Не переступай границы, — жестко проговорил он. — И помни: если бы не моя вода и не мой хлеб, давно была бы погребена под семью манами[31] земли.
— Ты божьего гнева побойся! — воскликнула Сабохат, и щеки ее запылали. — Мы твоего куска даром не ели. Мы все — и брат, и я, и мама моя… — Слезы вдруг показались на прекрасных глазах Сабохат, и голос ее прервался. — …мы все в этом доме с утра до вечера трудились. Дела не было, которое мы не сделали бы.
Теперь она всхлипывала все чаще и все громче; проснулось и подало голос ее дитя.
— Ступай домой, — сказал Усмон Азиз.
— Мужа освободи! — взмолилась Сабохат. — Брата!
— Ступай домой, — повторил Усмон Азиз. — Завтра утром приходи. Да, — помолчав, твердо добавил он, — завтра их увидишь.
— Но почему не сейчас?! — с болью выкрикнула Сабохат, и громко заплакал на ее руках ребенок. — Что ты задумал? Отвечай же…
— Иди домой, — стиснув зубы, тихо и внятно сказал Усмон Азиз.
— А гнева святых и пророков ты не страшишься?! — прорыдала Сабохат. — Ведь ты же мусульманин… Как мне уйти? Скажи, что ты хочешь от них?!
— Приходи утром — все узнаешь.
— Ребенка моего пожалей!
Яростный голос Юнуса прозвучал из хлева:
— Не унижай себя перед этим шакалом! Не проливай перед ним слез! Иди домой и не бойся — ничего с нами не случится.
— Правду он говорит, сестра, иди! — послышался вслед за тем голос Анвара.
Дитя на руках Сабохат захлебывалось плачем. Усмон Азиз поморщился.
— Слышала? И муж твой, и брат просят тебя: ступай домой.
Сабохат молчала, укачивая ребенка. Когда, наконец, он успокоился, она шагнула к Усмон Азизу и, глядя прямо в холодные его глаза, проговорила медленно, отчетливо и громко:
— Чтоб подох ты без савана! Чтобы ты добычей воронов стал!
И, повернувшись, вышла на улицу.
Горько усмехнулся в ответ на ее слова Усмон Азиз и некоторое время стоял как вкопанный — будто ноги его приросли к земле. Испуганно молчали Курбан и Гуломхусайн, поглядывали друг на друга и лишь изредка — на хозяина.
Мулло Салим осторожно кашлянул и сказал:
— Не принимайте близко к сердцу: женщина она, ума нет.
— Нет ума? — Усмон Азиз глубоко вздохнул. — Ладно. Пойдемте на кладбище.
15
Когда Юнус-председатель, Зариф Барака и два других дехканина один за другим вошли во двор Усмон Азиза, Таманно с большой улицы поспешила в проулок и, миновав несколько виноградников, вновь оказалась у нижнего края бывших владений когда-то самого состоятельного в их селении человека. Быстро бежала Таманно по раскисшей дороге и, запыхавшись, прильнула к широкому проему в стене. Так тревожно и так громко билось ее сердце, что ей казалось, что гул от его ударов словно бы вырывается из груди и стихает лишь в саду, сияющем омытой дождем листвой. Платье на Таманно еще не высохло, старые кауши промокли, но она не замечала ни холода, ни усталости. Вся превратившись в слух и зрение, Таманно стала свидетельницей всего, что произошло во дворе, возле высокого айвана, где находился Усмон Азиз.
Юнус-председатель, Зариф Барака и два их спутника о чем-то долго говорили с Усмон Азизом. Таманно пыталась понять, о чем у них шла речь, но то ли расстояние было велико, то ли мешали ей оглушительно чирикающие и перелетающие с ветки на ветку, над самой ее головой, воробьи, то ли заглушал все стук ее изнемогавшего от бесконечной тревоги сердца, — но она так ничего и не услышала. Однако догадывалась, чувствовала всем своим существом, что там, за стеной, происходит нечто ужасное и что ее любимому, ее Анвару, грозит опасность — может быть, смертельная. Она видела, как связали и увели Юнуса и как Усмон Азиз выгнал дехкан… «Убирайтесь, чтобы я не видел ваши поганые рожи!» — это было все, что смогла разобрать Таманно в его хриплом, яростном крике.
Слезы брызнули из ее глаз, и, не помня себя, она пустилась в обратный путь. Ведь это она, она во всем виновата! Из-за нее у н и х в руках оказался председатель… Звезда ее надежд, ее счастья, так высоко стоявшая еще вчера и согревавшая ее сердце, — неужто закатилась она? Неужто не узнает теперь Таманно лучших дней?
Анвар! — прокричала ее душа, и ее губы беззвучно повторили дорогое имя.