Три грустных тигра - страница 20

Солаун-и-Сулуета, Вириато — пожизненный Сенатор Республики, бизнесмен, почетный председатель Баскского центра и Союза работников торговли, член совета «Habana Yacht & Country Club», первый акционер «Парелимпорта» и главный управляющий «Издательского дома Солас», который со всеми своими сыновьями, дочерьми, невестками, зятьями, внуками, племянниками и внучатыми племянниками занимал в гаванском путеводителе «ху из ху» целую страницу, как следует проиллюстрированную семейными фото, заговорил наконец вновь:

— Двадцать пять в неделю? Побойтесь бога, Рибот, это же целая сотня в месяц.

Прежде чем постучаться, я посмотрел на руки: под каждым ногтем черный полумесяц. Снова спустился по лестнице. Уже во второй раз. В первый я заметил, что ботинки все в грязи, и вышел на улицу почистить. Это была ошибка. У левого почти отошел каблук, и пришлось сплясать безумную чечетку на тротуаре, чтобы закрепить его. Не вышло, зато какая-то старуха с собакой остановилась на другой стороне улицы и воззрилась на меня. «Я — кубинский ответ Фреду Астеру», — прокричал я, но она притворилась, будто не слышит: ответил только пес, заливаясь лаем, — еще один ненормальный в этом тихом закоулке. Теперь я поискал на улице, нашел палочку и аккуратно вычистил ногти. Снова взошел по мраморным ступеням, не торопясь, внимательно рассматривая ухоженный сад, любуясь белым фасадом из тесаного камня. Наверху подумал: а не лучше ли зайти как-нибудь в другой раз, но уже взялся за дверной молоток, и потом, кто знает, смогу ли я вернуться? Силы были на исходе.

Я громыхнул. Хотел постучать тихонько, осторожно, но не удержал молоток, звук получился как от выстрела: молоток был бронзовый, тяжеленный. Никто не открывал. Лучше я пойду. Снова постучал, на этот раз дважды, потише. Вроде бы что-то послышалось, но открыли еще очень нескоро. Тип в униформе.

— Чего, — сказал он мне, как бы давая понять, что я слишком тут расстучался, и добавил тоном, в котором, несомненно, было больше презрения, чем любви, — тебе?

Я стал шарить по карманам в поисках записки. Я ее не находил. Вытащил квитанцию на перевод, и адрес преподавателя дикции и произношения Эдельмиро Санхуана, и последнее письмо от матери, без конверта, измятое. Куда же я задевал записку? Тип ждал, и было ясно: он скорее захлопнет дверь у меня перед носом, чем проявит хоть каплю терпения. Наконец я ее нашел и отдал ему; он взял брезгливым жестом. Думал, на этом все закончится. Я сказал, кому это и что меня ждут.

— Здесь постойте, — буркнул он и закрыл дверь. Я хорошенько рассмотрел молоток. Это была ампутированная лапа бронзового льва, длинными бронзовыми когтями она обхватила бронзовый шар. Наверняка ее привезли откуда-нибудь из Бронкса. Стало слышно, как где-то играют дети, выкрикивают имена. В парке какая-то птица выводила, на манер карканья, «тиатира» «тиатира». Было нежарко, но, похоже, к вечеру собирался дождик. Дверь снова открылась.

— Проходите, — нехотя сказал тип.

Не успел я войти, как до меня долетел вкусный запах съестного. Я подумал, может, меня пригласят отобедать. Вот уже по крайней мере три дня у меня не было ничего, кроме кофе с молоком и изредка хлеба с постным маслом. Я увидел перед собой молодого человека (когда я вошел, он стоял сбоку, но я повернулся к нему) утомленного вида, с всклокоченными волосами и мутными глазами. Он был плохо одет, в грязную рубашку с кое-как завязанным галстуком, болтавшимся на воротничке с оторванной пуговицей. Ему не мешало бы побриться, над губой топорщились редкие и неухоженные усики. Я было протянул ему руку и слегка кивнул, он тоже. Я увидел, что он улыбается, и почувствовал, что сам улыбаюсь, — мы оба поняли одновременно: зеркало.

Тип (кто он был — мажордом, секретарь, телохранитель?) все еще ждал меня в конце коридора. Изнывая от нетерпения или, может, от скуки.

— Вас просят подождать здесь, — сказал он и указал на дверь, которая, как единственное спасение, открывалась слева в темноту гостиной, где я уже так и видел вазоны с искусственными цветами, мягкие кресла, журнальный столик. В следующей двери виднелась другая гостиная, там было светло. (Из темной гостиной мне показалось, что она залита солнцем.) Я вошел. Увидел, что свет идет из окон, двух огромных, до пола, окон, распахнутых настежь. Там стояли манильская плетеная софа, весьма затейливая, и коричневое кожаное кресло, и венский стул, а еще секретер из дорогого дерева и, кажется, спинет или барочное пианино. На стенах висели картины в изящных рамах. Ни сюжетов, ни красок было не разглядеть, лак слишком отсвечивал на солнце. По-моему, там была еще какая-то мебель, и не успел я сесть со стойким ощущением, будто попал в антикварный магазин, как одновременно или почти одновременно произошли три вещи. Я услышал напряженный вибрирующий звук и потом — оглушительный хлопок в ладоши, выстрел и увидел, как рука в форменном рукаве и перчатке закрывает дверь.