Три грустных тигра - страница 35

— Арсен, — нетерпеливо повторила девушка.

— Why don’t you marry?[4]

Был в его голосе какой-то странный звон, раздраженность, как будто я говорил с его девушкой, а не с Вивиан.

— Арсон, — выкрикнула она. Девушка, а не Вивиан.

— Арсен, — поправил я.

Она вперила в меня яростные голубые глаза, выпаливая всем недовольством, предназначавшимся Куэ.

— Ça alors, — бросила она мне. — Cheri, viens. Embrassezmoi[5], — a это уже Куэ, естественно.

— Oh dear[6], — выдохнул Куэ и позабыл о нас, погрузившись в эти локтевые, лучевые, ключичные, двуязычные. Трехъязычные.

— Что это с ними? — спросил я. У Вивиан.

Она пригляделась и ответила:

— Ничего, просто хотят превратить испанский в мертвый язык.

Мы оба рассмеялись. Мне стало хорошо, и теперь не только от ее голоса. Сильвестре вновь отвлекся от шоу, очень серьезно посмотрел на нас и опять уставился на цепочку грудей, ног, ляжек, выехавшую в стремительной конге на воображаемые рельсы — музыкальную, разноцветную, оглушительную. Номер назывался «Паровозик любви» и шел под «Морскую волну».

— Выйдем мы к морю, где плещутся волны, выйдем к зеленой морской волне, — сказала со значением Вивиан и ткнула девушку Куэ в плечо.

— Qu’est-ce que c’est?[7]

— Закрой французский кран, — сказала Вивиан, — и пошли.

— Куда? — осведомилась девушка Куэ.

— Yes where?[8] — подхватил Куэ.

— В пипи-рум, шери, — сказала Вивиан. Они поднялись и не успели уйти как Сильвестре развернулся внимающей спиной к сцене и почти закричал, бия ладонью по столу:

— Эта дает.

— Кто? — спросил Куэ.

— Да не твоя, другая, Вивиан. Точно дает.

— Вот уж не подумал бы, — сказал Куэ (а он, оказывается, пуританин, надо же), но вовремя добавил: — Потому что с Сибилой — так звали его девушку или кто она ему там, всю ночь я вспоминал и никак не мог вспомнить до сих пор, — совсем другое дело, — сказал он и улыбнулся в усы. — Сибила дает Самому — имея в виду себя, Куэ.

— Нет, Сибила, нет, — сказал Сильвестре.

— Дат, Сибила, дат, — сказал Куэ.

Оба были в стельку.

— А я говорю, другая дает, — повторил Сильвестре. Уже в третий раз.

— На чай, — продиктовал Куэ.

— Да не дает, а дает. Дает, зараза!

Я подумал, что пора вмешаться.

— Ну и славно, старичок, дает и дает. Давай смотри шоу, а то нас выкинут.

— Нас выведут, — сказал Куэ.

— Выкинут или выведут, какая разница.

— Очень большая, — сказал Куэ.

— Огромная, — сказал Сильвестре.

— Нас выведут отсюда, — сказал Куэ, — а тебя отсюда выкинут.

— Это правда, — сказал Сильвестре.

— Что правда, то правда, — сказал Куэ и зарыдал. Сильвестре попытался было его успокоить, но тут на сцену вышла Ана Глорьоса, а он не мог пропустить такую выставку ног и грудей и лукавой порочности, за которой угадывалось почти все. Когда вернулись Вивиан с Сибилой, шоу подходило к концу, а Куэ все еще плакал горючими слезами, уронив голову на стол.

— Чего это он? — спросила Вивиан.

— Qu’est-ce qu’il у a cheri?[9] — пропела Сибила, нависая над своим заплаканным возлюбленным.

— Он боится, что меня выкинут, — сказал я Вивиан.

— Да, да, вот такие у нас случаются сцены, — сказал Сильвестре, а Вивиан вставила поверх его голоса Вне сцены, — всех нас выведут вон, — продолжал он, описывая пьяным пальцем причудливую окружность, — а его, — и нацелил блуждающую указательную стрелу на меня, — вышвырнут с работы, бедолагу.

Вивиан прицокнула сложенными губками в притворном сокрушении, но на самом деле забавляясь, и Сильвестре глянул на нее в упор и чуть было не поднял снова руку, которой стучал по столу, настаивая на легкости поведения Вивиан, но отвлекся на девицу с подпевки, упорхнувшую к выходу, в ночную бездну забвения. Куэ еще порыдал. Когда я шел к оркестру, он продолжал убиваться, теперь за компанию с Сибилой, тоже пьяной, и я покинул столик, дрейфующий в море плача (Арсенио Куэ и К°) и замешательства (Сильвестре) и придушенного смеха (Вивиан), и вышел на сцену, которую теперь опустили до уровня танцплощадки.

Когда я начинаю играть, забываю обо всем. Так что я стучал, выстукивал, наяривал, расходился или сходился с фортепьяно и контрабасом и почти не различал в темноте столика, за которым остались мои плаксивые и смущенные и веселые друзья. Играю и вдруг вижу: Арсенио Куэ, позабыв о своих печалях, пляшет со все еще ухмыляющейся Вивиан. Я не ожидал, что она так хорошо танцует и чувствует ритм, настоящая кубинка. Куэ же позволял ей себя вести, затягиваясь сигаретой «кингсайз» в черном металлическом мундштуке и не снимая черных очков, идя наперекор всем остальным, нагло, самодовольно, дерзко. Они проплыли рядом, и Вивиан улыбнулась мне: