Три комнаты на Манхаттане - страница 11
Уж не эта ли патина притягивает его к ней или, скажем так, волнует?
Она подошла к пианисту и непринужденно склонилась над ним. Улыбнулась ему, и опять это была автоматическая улыбка женщины, которая хочет нравиться, которая огорчается, когда, бросив на улице нищему монетку, не получает от него взамен восхищенного взгляда.
Она возвратилась к Комбу радостная, глаза ее насмешливо поблескивали, но сейчас она была в какой-то мере права, потому что на сей раз пустила в ход свои чары ради него или, коли на то пошло, ради них обоих.
Пальцы, пробегающие по клавишам, сменили каденцию, и вот в розовом полусвете затрепетала мелодия из того маленького бара; Кей слушала ее, приоткрыв рот, а дым сигареты поднимался прямо перед ее лицом, словно дымок кадильницы.
Мелодия закончилась, Кей нервно повела плечами, вскочила, взяла сигаретницу, зажигалку, перчатки и скомандовала:
— Расплатись!.. Пошли!
Он рылся в карманах, и она вернулась к нему и заметила:
— Ты всегда даешь слишком большие чаевые. Здесь достаточно сорока центов.
Эти слова более, чем что-либо другое, были объявлением, что он принадлежит ей, спокойным объявлением, не подлежащим оспариванию. А он и не спорил. У гардероба она сказала:
— Дай двадцать пять центов.
Когда же они вышли, объявила:
— Такси брать не стоит.
Значит, они куда-то пойдут? Выходит, она уверена, что они останутся вместе? Она ведь не знала, что он сохранил за собой номер в «Лотосе», хотя был убежден, что на этот счет у нее нет никаких сомнений.
— Хочешь, поедем в сабвее?
Все-таки она интересовалась его мнением, и он ответил:
— Не сейчас. Мне хочется немножко пройтись.
Как и в прошлый раз, они были в самом конце Пятой авеню, и он испытывал потребность повторить тот же маршрут. Хотелось шагать с нею, заворачивать в те же улочки, может, даже заглянуть в тот странный подвальчик, где они выпили по последнему виски.
Он знал что она устала, что с трудом идет на своих высоченных каблуках. Но ему доставляло даже удовольствие заставить ее в отместку немножко помучиться. А кроме того, хотелось проверить, не запротестует ли она. Это был своего рода опыт.
— Как хочешь.
Не настала ли им пора поговорить? Он одновременно и страшился и надеялся, что это случится. Он вовсе не спешил узнать побольше о жизни Кей, скорей ему хотелось поведать про свою и особенно рассказать, кто он; неосознанно он страдал оттого, что она по неведению может принять его за посредственность, более того, любить как обычного, заурядного смертного.
Накануне, когда он назвал свою фамилию, она никак не отреагировала. Может, не расслышала? Или же не сопоставила человека, встреченного в три ночи на Манхаттане, с тем, чью фамилию огромными буквами видела на всех стенах в Париже.
Когда они проходили мимо венгерского ресторана, она поинтересовалась:
— Ты знаешь Будапешт?
Она даже не дождалась ответа. Он сказал «да», но видел, что ей это совершенно безразлично. Он смутно надеялся, что это даст ему повод заговорить наконец о себе, но нет, оказывается, вопрос о Будапеште был связан с нею.
— Какой дивный город! Мне кажется, он единственный в мире, где я была по-настоящему счастлива. Мне было шестнадцать лет.
Он нахмурился: раз она заговорила о своих шестнадцати годах, значит, какой-нибудь новый Энрико встанет между ними.
— Мы жили вдвоем с мамой. Мне обязательно нужно будет доказать тебе мамин портрет. Она была самая красивая женщина, которую я когда-либо видела.
На миг у него мелькнула мысль: не для того ли она говорит, чтобы помешать ему рассказать о себе. Интересно, каким она его себе представляет? Явно не тем, кто он на самом деле. И однако же, она продолжала держать его под руку без каких бы то ни было поползновений к обороне.
— Моя мама была прославленная пианистка. Ты, конечно же, слышал ее фамилию, потому что она концертировала во всех столицах: Миллер… Эдна Миллер. Эту фамилию я ношу после развода и носила, когда была не замужем. Дело в том, что мама не захотела выйти замуж — из-за искусства. Тебя это удивляет?
— Меня? Нет.
Его подмывало сообщить ей, что это ничуть его не удивляет, так как он сам прославленный артист. Вот только он женился, и потому-то…