Три модели развития России - страница 64

Народы, приносящие личность в жертву каким бы то ни было внешним целям, выпадают, по крайней мере на время, из исторического процесса, что обрекает их на отставание в развитии всех форм общежития.

Сочетание исторической закономерности с творческой самодеятельностью человека освобождает понимание истории от механистического детерминизма и волюнтаризма. К этой проблеме мыслитель возвращается в своих поздних трудах. Но, преобразуя природу и общественную жизнь, человек не может изменить объективных законов. Однако это не освобождает его от ответственности за свое будущее. Только «незнание и непонимание смысла истории и вообще хода человеческих дел могли внушить ложную мысль, будто все то, что совершается, так и должно было совершиться и иначе не могло быть», - разъясняет Кавелин свою позицию. При многообразии объективных условий человек руководствуется своими интересами и целями, которые отнюдь не всегда бывают наилучшими с точки зрения исторической закономерности. «Поэтому-то деятельность человека и подлежит суду, и вопрос, что было бы, если б исторические деятели поступили так, а не иначе, совсем не так суетен и бесплоден, как в наше время привыкли думать». [196]

С этих философско-исторических позиций Кавелин подходит к решению вопроса об отношении России к Европе и о ее месте в мировом историческом процессе. На решение его оказала влияние атмосфера шеллингиан- ско-гегелевского исторического романтизма, согласно которому каждый исторический народ развивается в соответствии со своими исходными «началами». Это сближает Кавелина со славянофилами, но его либерализм, апелляция к роли личности их принципиально разделяет. Русский народ представляет собой совершенно «небывалую социальную формацию», поэтому развитие Европы и России до недавнего времени шло различными путями. В «Кратком взгляде на русскую историю» он следующим образом обобщает эту антитезу: «Наше движение историческое - совершенно обратное с европейским. Последнее началось с блистательного развития индивидуального начала, которое более и более вставлялось, вдвигалось в условия государственного быта; у нас история началась с совершенного отсутствия личного начала, которое мало-помалу пробудилось и под влиянием европейской цивилизации начало развиваться. Конечно, должно наступить рано или поздно время, - подчеркивает он, - когда оба развития пересекутся в одной точке и тем выровняются». [197]

При таком подходе естественно возникает вопрос, что же нас объединяет? В ответе на него Кавелин в разных вариантах отстаивает один и тот же тезис: решение проблемы личности, хотя и с разных сторон. «Там надо было выдвинуть вперед те общие основания, на которых зиждется общественный строй и которые беспрестанно оттеснялись чрезмерно выдающимися притязаниями отдельных личностей и созданных ими добровольных товариществ и союзов. У нас, наоборот, главные направления внутренней истории выражают потребность вызвать к деятельности и жизни личность, ввести ее тоже в общую экономию развития». [198] Решение этой задачи Кавелин связывает с реформаторской деятельностью Петра Великого.

В полемике со славянофилами, которые обрели второе дыхание в начале царствования Александра III, Кавелин отходит и от «чистых западников», ориентированных только на Европу, склоняясь к более органическому пониманию истории. Отмечая различие исторических путей России и Европы и вместе с тем подчеркивая необходимость взаимодействия двух родственных культур, ученый приходит к выводу, что формы жизни у всякого живого и развивающегося народа складываются в определенные начала под воздействием всех условий и обстоятельств его существования. Этот общий закон, по мнению ученого, остается неизменным и в том случае, когда один народ перенимает формы жизни у другого: они определяют его жизнь лишь настолько, насколько им ассимилированы и усвоены, а усвоено и ассимилировано может быть только то, что отвечает существу и потребностям народа.

Исходя из этого, Кавелин утверждает, что влияние Запада могло лишь ускорить собственное развитие России по пути общечеловеческой цивилизации, обозначившееся задолго до петровских реформ.