Три поколения - страница 7
В гору мальчик слезал и вел мерина в поводу. Но и тогда Пузан несколько раз останавливался и подолгу отдыхал, прежде чем двинуться дальше.
— Нет, брат, видно, окончательно одолела нас с тобой дряхлость!
Конь, казалось, покорно соглашался.
Восток отполыхал. Поднялось солнце и подобрало росу. Наконец Никодим и Пузан добрались до «остряков».
— Сколько раз каялся ездить на тебе, хрычище… Без росы с собаками не разыщешь Бобошку.
Никодим был расстроен. Не доезжая до «пчелиного дерева», он остановил Пузана на густой, сочной траве.
— Самый раз. А то как бы рассерженная пчела на старика не навалилась. Они, друг мой, как ножами порют, — небо с бычий глаз кажется… — Мальчик снял с коня седло и дружески сказал: — Пасись, отдыхай теперь…
Но усталый конь стоял, печально понуря голову. Никодиму очень хотелось взять посуду, сетку и поскорее отправиться к пчелам, но уйти от «расстроенного» чем-то товарища он не мог.
— Что это ты, на самом деле? Ай, может, на меня разгневался?
Мальчик похлопал коня по тонкой, худой шее, взял в руки длинную его голову и прижался к ней щекой.
— Я ведь это все шутейно, Пузьша! — тихонько шепнул он мерину в волосатое ухо.
Никодим взял сетку и надел ее поверх шляпы. Низ сетки, чтобы пчелы не смогли забраться ползком, он заправил в штаны и завязал опояской.
— Вот теперь усеките, попробуйте!
В черной пасечной сетке мальчик походил на огородное пугало.
«Пестунишка встретится — обомрет!»
Глава V
Еще издалека Никодим почуял недоброе. Вокруг сосны белели щепки.
Мальчик подбежал к дереву.
— Батюшки! Батюшки! — испуганно закричал он и поднял щепку. На ней были видны свежие отпечатки кривых когтей. — Пестун! Вот черти догадали ворюгу несчастного!
В глубине души Никодим был уверен, что хотя звереныш и похозяйничал у дупла, но и на его долю меду осталось с избытком. С самым большим туесом в зубах он полез на дерево. Ствол сосны был в меду и медвежьей шерсти.
Сердце Никодима билось тревожно. Взобравшись на сук перед летком, мальчик заглянул в дупло и ахнул: там было пусто.
— Зарезал! Без ножа зарезал!
Никодим не помнил, как спустился на землю.
— Убью! Убью обжору!
Мальчик схватил винтовку и трясущимися руками стал заряжать ее усиленным зарядом. Из натруски с пулями он выбрал самую длинную свинцовую палочку и сердитыми рывками шомпола загнал в ствол.
— Эдакой бляблей тенькну в пакостливую голову, и душа из тебя винтом. Дрыгнешь лапотками разок — и отъел мед на веки вечные… Был Бобошка — и нет Бобошки!..
В гневе не разобравшись в следах пестуна, мальчик побежал в ущелье.
— На том свете сыщу!
Но пестун словно провалился.
— Нет, ты скажи, чертова перешница, за что меня искусали пчелы? За что я старого мерина потревожил? А как я домой глаза покажу? Врешь, голубчик, шкуру я с тебя сдерну!
Но ни у ручья, ни на склонах ущелья не было свежих следов пестуна.
«А что, если издох? Обожрался, брюшину разорвало, и издох…»
Чем больше Никодим думал о возможной гибели медвежонка, тем больше убеждался, что пестун издох.
«Стрескать столько и не сдохнуть невозможно! Дурак дорвался до сладости, с непривычки облопался — и каюк моему Бобоше…»
Никодиму вдруг стало жаль пестуна. Он раздумывал о глупой его смерти от собственной жадности, о том, что совсем еще недавно звереныш так весело и забавно ловил на болоте уток, выслеживал пчел, — и вдруг его милый, смешной Бобошка уже мертвый лежит, раскинув когтистые лапы…
Мальчик опустил взведенный курок винтовки и закинул ее за плечи. «На самом-то деле, мед… Эка невидаль… В тайге, да не найти меда…» Никодим окинул взглядом скалистые утесы, темные разливы тайги. Ему показалось, что без медвежонка поскучнел, осиротел лес, горы нахмурились.
«Подумать только: ручей (Никодим остановился на берегу ручья) так же будет звенеть по камешкам, а моего пестуна уже сроду-сроду не будет. Никогда не будет…»
Никодим опустился на землю и задумался. И чем больше думал он, тем тяжелее становилось у него на душе.
«А может, еще можно помочь ему? Может, он живой и только мучается животом? Ну конечно же можно! Слабительного подать… Ревеневого корню, например. Да ведь ревеню здесь пруд пруди…»