Три рассказа - страница 9

Мика являлась на все институтские ассамблеи, файф-о-клоки, а-ля-фуршеты и просто посиделки с каким-то неиссякаемым зажигательным энтузиазмом. Она с удовольствием, чистосердечно, без жеманства напивалась всем, что было на столе, накуривалась до такой степени, как воздушный шар перед взлетом наполняется газом гелием. Доставала из сумки принесенный с собой рыжий лисий хвост, прицепляла его к собственному копчику; хвост ниспадал по обтянутым джинсами выпуклостям; Микапоявлялась то здесь, то там, повсюду поджигая то, что тлело и угасало. Где бренчала музыка, там она танцевала, но, как бы ни была пьяна, как бы ни раскрепостилась, ни разу не впала в экстаз, никогда не дала себя выбрать кому-то для танца, а выбирала сама: клала свой глаз с расширенным от алкоголя, никотина, кофеина зрачком на какого-нибудь мистера, сэра, эсквайра; серая публика в поле ее зрения не попадала, знала про это и не совалась.

Александр Павлович Гостомыслов, обыкновенно пробыв с коллективом весь капустник, приняв в свой адрес шуточки, колкости, тоже отшутившись, хорошо выпив, основательно закусив, откочевывал к себе в кабинет, туда же направляли стопы гости такого же ранга, институтские единоверцы директора. В кабинете празднество продолжалось, за одной умной речью следовала другая. Сказывали анекдоты кто во что горазд. Хозяин кабинета был неистощимый охотник сыпать скоморошеские байки-притчи. Например: чья резина лучше? Раз заспорили русский, американец и француз, чья резина лучше. Француз говорит: «У нас в Париже был случай, один упал с Эйфелевой башни, подтяжкой за перила зацепился, чуть не до земли долетел, подтяжка сработала — и обратно на самую верхотуру. И хоть бы что. Наша резина — самая лучшая!» Американец говорит: «А у нас один из окна сто второго этажа выпал. Внизу другой шину накачивал. Тот, что выпал, прямо на шину угодил — и кверху взлетел, в то самое место, из какого выпал. Наша резина лучше». Русский говорит: «А у нас один с Исаакиевского собора рухнул. Как раз новые галоши надел. Сам вдребезги, а галоши целехонькие. Лучше нашей резины в мире нет!» Гостомыслов очень любил эту историю. Все ее знали, но всякий раз смеялись. Правда, смешно.

Тут являлась Мика Челобаева, одинаково вхожая во все кабинеты, обзывала сидящих в кружок докторов-профессоров мальчиками... «Ой, мальчики, что-то вы тут закисли. Пойдемте лучше танцевать». Почтенные мужи вспоминали в себе мальчиков, выпрастывались из кресел. Мика уже вела под руку Александра Павловича, он шел радостно-обреченно.

Танцевали в галерее; танец замедливался, превращался в сомнамбулическое витание, в прикосновение магнита к железу. Хотелось остановить мгновение, оторваться, продлить этот танец. Но было нечто постороннее, мешающее: танцуя с Микой, каким-то боковым или затылочным зрением ее партнер видел оплывшее книзу лицо Челобаева, с набрякшими веками, по-татарски суженными глазами, с таким выражением, какое бывает у змеи, навострившей жало на жертву. Танец с Микой заканчивался, как все на свете, не имея какого-либо продолжения.

Коронным Мининым номером, в итоге ассамблеи, являлось ее перекувыркивание назад через голову, с взлетанием лисьего хвоста, последующим заваливанием набок. И тогда в этой финальной сцене внимательный наблюдатель мог разглядеть в общей чертопляске неприятное, трезвое, брезгливо-ненавидящее лицо Микиного мужа. Муж досиживал до какого-то одному ему известного часа, подходил к жене, отцеплял хвост от копчика, надевал на жену плащ и уводил.

Однажды Челобаев развелся с Микой. Ничего невероятного в этом не было: гармонического единства данная пара не представляла. Возможно, мужа не устраивало не только поведение жены, но и ее политическое кредо. Вскоре Мика с пятилетней дочкой уехала в Израиль. Институтских женщин такая Микина прыть озадачивала, пугала: «Мика? Челобаева? как же она там, пьянчужка, курилка? да еще с малым дитем...» Опытные, рассудительные заверяли: “Ничего, не пропадет, будьте спокойны, с ее фигурой, с ее умом...»

Челобаев вскоре женился на машинистке Виолетте, белобрысенькой, тощеватой, прокуренной, как солдатские усы, с голубовато-белесоватыми навыкате зенками, с розоватыми сосудиками в белках. Алкогольные напитки Виолетта проглатывала с той же безоглядностью, что и Мика, но, в отличие от Мики, молча, с выражением обиды на испитом бескровном личике. Напившись, Виолетта всякий раз сообщала, что у нее бабушка по отцу — полька. Виолетта была десятью годами моложе Микаэлы, ей открывался жизненный выбор: закончить вечернее отделение, потом в аспирантуру... Пока что она целыми днями стучала на машинке (про нее говорили, что она не только на машинке стучит), вечерами сидела во всех застольях, принимала подносимое, храня на лице выражение обиженности: я заслуживаю большего, у меня бабушка полька... Так бы Виолетта (ее звали на службе Леля) стучала и стучала, самой бы ей не выбиться, нужен был принц. И тут Челобаев...