Три узды - страница 13

– Здравствуй, Максюша, – мелодично произнесла женщина, и сердце мое тут же сжалось в ледяной комок и безвольно оборвалось вниз. Теперь я узнал ее.

Проблема в том, что у меня отвратительная, куриная память на людей. Стоит мне попрощаться с человеком, как я мгновенно забываю, как он выглядит, и, что хуже – как он двигается, как он говорит, интонирует, жестикулирует… Остается только эмоциональный образ – вот этот коллега нудный, тягостный, не стоит с ним больше встречаться, а вот эта барышня приятная, воздушная, с ней и поболтать можно при случае. А тут… Полтора десятка лет прошло. Или больше?

– Здравствуй, Эля… – медленно ответил я, мысленно намечая, где в зале находятся запасные выходы.

Эля, Элечка, Эльза – моя детская беда, моя первая зубодробительная любовь, мимолетное несносное счастье и многолетний посттравматический синдром. Мы познакомились с ней на одной из множества пьяных вечеринок, которыми была так богата моя молодость. Родом она была откуда-то из-под Оренбурга, и в нашем городе оказалась по распределению после мединститута. Она была старше меня на пару лет, уже успела развестись, и вообще была самостоятельной девушкой – имела собственную (отбитую у несчастного мужа) однокомнатную квартиру на окраине и настоящую, хоть и нелюбимую, работу в каком-то офисе. Честно сказать, до сих пор не знаю, почему она мной заинтересовалась. Возможно, потому что я – задроченный веснушчатый очконавт из интеллигентской семьи – был ее полной противоположностью. Она же сразу утопила меня в своем бешенном уральско-татарском темпераменте. Мне казалось тогда, что она – хрустальный обитатель праздничного, кислотного, приторно-сладкого мира, знакомого мне только по телевизионной светской хронике, да по декадентским романам девяностых. Там, где появлялась Эльза, звучала оглушительная музыка, в потолок летели пробки шампанского, гремел веселый хохот, девушки в алых чулках танцевали на шесте, легкомысленные мужчины раскатывали на спортивных автомобилях, а зеленые бумажки сами скатывались в трубочку на белоснежных унитазных бачках. Было и другое: неистовые истерики, изнуряющая ревность, ежедневные допросы, скандалы с битьем посуды, а равно и битьем в кровь морд мнимых поклонников (чаще наоборот). Сейчас даже день такой сорванной с резьбы жизни, кажется, привел бы меня в койку психоневрологического пансионата, а тогда я продержался два невообразимых года… Может быть, потому, что Эля, без всяких оговорок, была самой красивой женщиной из тех, к кому я имел честь прикасаться. А скорее просто потому, что все эти два года мы пили, как лошади, каждый день. И каждую ночь. Однажды мы решили (разумеется, она решила) больше не пить, и через неделю наши отношения разлетелись, как осколочный снаряд, угодивший в пивную лавку – причем звон от этого события до сих пор стоит в моих контуженных ушах.

Мы очень несчастливо доживали вместе последние месяцы перед концом, омерзительно некрасиво разошлись, и теперь, когда Эльза – казалось бы, забытая и герметично зацементированная в самом глухом подвале моего сердца, – снова возникла передо мной, оказалось вдруг, что весь тот первородный ужас, который олицетворяло ее существо, до сих пор жив во мне во всей своей тошнотворной свежести. Ее появление однозначно не сулило ничего хорошего.

– Как твои дела? – холодно осведомилась она, испытывая, по всей видимости, схожие чувства.

– Да вот, как видишь… – я глупо повел руками вокруг.

– Да, – усмехнулась она. – Я всегда знала, что ты можешь стать знаменитым. Мог бы и позвонить, рассказать о своей славе. Мы же договорились быть друзьями, ты не забыл?

Я неопределенно кивнул, испытывая сильнейшее желание провалиться к чертям свинячьим.

– Впрочем, что я могла от тебя ждать. – продолжала она. – Слава богу, нашлись добрые люди, прислали ссылку на твою встречу. Вот мы и пришли посмотреть, какой ты стал…

– Какие добрые люди?.. – спросил я, хотя этот вопрос, без сомнения, занимал последнее место в ряду интересующих меня вещей.

Эльза вздохнула и обратилась к своему спутнику:

– Познакомься, Эльдар. Это твой папа, Максим Викторович Друзь. Я тебе про него рассказывала. Максим, это твой сын. Когда мы расстались, я была беременна.