Три ялтинских зимы - страница 3

Это было правильно во всех отношениях. Во-первых, необходимо, так сказать, внедряться. Во-вторых, ближе к столовой — ближе к харчам, а с едой в городе было худо. И, наконец, ночной пропуск.

Радиоприемник стоял в офицерской столовой. Бывать там Андриану Ивановичу приходилось не часто — господа офицеры не терпели посторонних, — но, чиня проводку или меняя предохранители на щите в обеденном зале, кое к чему присмотрелся. Приемник был в общем пользовании, а потому оказывался как бы безнадзорным. Тем более, что столующиеся часто менялись. И вот как-то — надо же случиться такой нечаянности! — Чистов оказался в зале один в ту послеобеденную пору, когда посуда со столов уже убрана, полы подметены и окно раздачи закрыто щитом.

Задняя стенка приемника держалась на простеньких зажимах, и один из них был сломан. Почти не отдавая себе отчета в том, что делает, Андриан Иванович сунул руку внутрь этого радиоящика и коротким, точным движением, как птицу с гнезда, снял с панели лампу. Это была первая.

Спустя мгновение его уже там не было. Спустя минуту он стоял за верстаком и был озабочен, казалось, только одним: как бы поровнее отрезать кусок медной трубки. А сердце билось!..

Вот и говори после этого об осторожности, о решимости не совершать опрометчивых поступков. А это что? Хотя, с другой стороны, иного выхода из положения, видимо, не было.

Только вечером, когда лампа была принесена домой и спрятана, поверил, что все обошлось. А наутро — новые тревоги. В подвал к «механикеру» заглянул Шпумберг, солдат лет сорока, который выполнял разные хозяйственные обязанности. Заглянул, пошарил глазами и ушел, ничего не сказав. Шут его знает, что ему нужно. Обычно заходил по делу, а тут вроде бы так просто…

Приемник в обед, как всегда, передавал сводку «из главной квартиры фюрера», а потом исторгал музыку. Значит, и в самом деле обошлось?..

Следующий случай представился через неделю. И вот теперь Чистов нес эту вторую лампу, прибинтовав ее к лодыжке.

На работу на следующий день явился минута в минуту к 8.00, зная, как ценят немцы пунктуальность. День прошел нормально. Приемник горланил победные сводки и марши, будто никто и не тревожил его внутренности. А к концу работы в подвал опять спустился Шпумберг.

Андриан Иванович убеждал себя, что не пойманный — не вор. Да пусть хоть все перевернут и здесь и дома — следа этих ламп не найдут. Твердо решил, что ни о каких лампах понятия не имеет, — тут важно не дать подловить себя каким-нибудь неожиданным вопросом. В крайнем случае готов был даже сказать, что думает о честности самих немцев. Говорят они о ней много, а воруют похлеще других.

Одним словом, настраивал себя на боевой, так сказать, лад, но тревога от этого не проходила. Это ведь не просто немцы, не просто люди, у которых воровать и впрямь стыдно. Это фашисты. Ни в каких доказательствах они не нуждаются. Могут повесить хотя бы вот на этой потолочной балке или застрелить, ни перед кем ни в чем не давая отчета.

А Шпумберг набил трубку, щелкнул зажигалкой, из подвале разлился аромат южнобережного дюбека. «Дома небось бумагу, пропитанную никотином, курят, — подумал Чистов, — а здесь подавай им дюбек…»

— Зольдат? — спросил Шпумберг, показывая на хромую ногу Чистова, и Андриан Иванович понял его. Оккупационный быт, сама необходимость научила и заставила так вот понимать с полуслова. Немец интересовался — не на фронте ли он стал калекой.

— Нет, — покачал головой Чистов. — Это у меня с детства.

На коленях у Шпумберга лежал портфель. Теперь он открыл его и достал сверток. Положил сверток на верстак и на смеси русских, польских, немецких слов выдал такое, чего Андриан Иванович никак не ожидал. Он сказал-таки, не удержался, что воровать нехорошо. Это понять было не трудно. И тут же добавил, что по отношению к нему это особенно плохо. Два раза («цвай маль») он, Шпумберг, имел замечания из-за неисправности радиоприемника, и оба раза оказывалось, что никакой поломки нет — просто вынута лампа. И вот он решил: если у «механикера» такая нужда в лампах, дать ему сразу весь комплект, но чтобы приемник в офицерской столовой был оставлен в покое. С этим солдат поднялся и ушел, покинув Чистова в полной растерянности.