Три жизни Юрия Байды - страница 25
Подперев тяжелую голову, Юрась смотрел на бурую землю, вокруг ямы, прибитую дождем. Солнце поднялось, заглянуло на поляну, ослепляя Юрася, а он лежал, не видя ничего сквозь сумрак своих дум. Что ему до всех этих зеленых трав, не тронутых косой, до синевы неба, до белых облаков, до серебристых, нервно вздрагивающих листьев осин, когда у самого все нутро дрожит?
Кругом устоявшаяся тишина, осенняя… Никакая лесная живность не нарушает ее, и вдруг знакомый удивленный голос:
— Юрка?
Юрась вскочил, повернулся на голос. Возле высокого куста лещины стоял человек в выгоревший армейской форме с автоматом в руке и с тощим вещевым мешком за плечами. Юрась пристально всмотрелся в заросшее щетиной лицо.
— Илья! — закричал он радостно, бросаясь к нему. — Вот так встреча!
— Что, не ожидал увидеть? — спросил Афанасьев, устало улыбаясь.
Юрась схватил его за руку, притянул к себе, обнял.
— Ну, дружище, встреча!.. — воскликнул он, хлопая опять его по спине.
— А ты куда с лопатой? Никак ищешь клад?
Юрась оглянулся на лопату, лежащую позади, сказал, замявшись:
— Клады до меня повыкапывали, а я… за мыльным корнем. Баба Килина велела, мыла для стирки нету.
— Что ж, дело нужное. А я думал, ты воюешь.
— Не взяли меня…
— Не взяли? Гм… Ну, ладно, как моя мама?
— Сегодня видел, живет.
— Здорова?
— Перебивается…
— А что творится в нашем богохранимом селе? Кто-нибудь из наших есть? Что делают?
— Что делают… живут пока… кто как умеет.
И Юрась принялся рассказывать о соседях, о знакомых, которым не удалось эвакуироваться и они застряли в Рачихиной Буде, про то, как фрицы выкачивают у населения продукты, а Тихон Латка им усердно помогает. С ним теперь не шути, вылез, ворюга, в начальство, старшим полицейским заделался. Агния Данилкова служит телефонисткой на почте, ну а он, Юрась, по-старому в дядиной кузне ишачит. О том, что Куприян стал старостой, умолчал.
— Эй, выходи! Здесь свои! — крикнул Афанасьев через плечо.
Из зарослей высунулся человек неопределенного возраста с автоматом на изготовку. Подошел, поздоровался. Его глаза неопределенного цвета смотрели на Юрася с добродушным любопытством.
— Попутчик мой, Кабаницын, — представил его Афанасьев и поглядел на него с укоризной. — Видишь, я был прав, когда опасался идти к матери, как раз бы втюрился. Мой соседушка, оказывается, старший полицай!
Кабаницын, шмыгнув простуженным носом, пробормотал:
— Так я ж насчет харчишек, а то конечно… — И проглотил слюну.
— Вот и я насчет харчишек… — И, повернувшись к Юрасю, пояснил: — Изголодались мы — сил нет идти дальше.
Юрась кивнул понимающе, покосился на Кабаницына.
— А по нему не скажешь… вроде матрац стеганый…
— Это у нас порода такая, у Кабаницыных, — стал было оправдываться тот, но Юрась перебил:
— Куда ж теперь путь держите?
Афанасьев махнул рукой:
— На восток, куда ж еще!
— Вот здорово! Меня возьмешь с собой? Возьми, Илья! — Юрась схватил его за локоть и, весь напрягшись, подался вперед в ожидании.
— Я еще не ухожу, видишь ноги? — Афанасьев показал на свои сапоги с подошвами, привязанными обрывками веревок. — В село мне являться — сам понимаешь… Ты уж, будь добр, зайди к маме, шепни — пусть принесет сюда мои юфтовые чеботы да хлеба. Хлеба побольше. Мешок. Добре?
— Это можно, только вряд ли она принесет…
— Почему?
— Гады развелись… попадется на глаза полицаю, тот сразу смикитит, кому в лесу хлеб понадобился…
— Верно. Как же быть?
— Что-нибудь придумаю. Жди завтра в полночь. Договорились?
— Спасибо за помощь, Юра, не забуду.
— Ну, ты, Илья, даешь! Что мы, чужие? Говори, что еще нужно? Сделаю. И… уйду с тобой. Здесь я долго не проживу. Не знаю, кто кого раньше, но скорее — они меня…
Афанасьев что-то невнятно пробормотал и, уходя, предупредил:
— Мы с тобой не встречались, понял?
— Понял, — кивнул Юрась. — Мне мой кочан на плечах еще не мешает…
Вернувшись домой, он сказал дяде, что ходил в лес, проверил воровской тайник. В нем ничего нет. Куприян насмешливо покачал головой:
— А я тебе что говорил? Эх ты! Все правду ищешь, добиваешься, а правда, гы-гы, вот! — показал он на увесистую дубину, стоявшую в углу возле печки.