Три жизни Юрия Байды - страница 8
Военком явился после обеда. Высокий, с пышными усами и с озабоченным лицом, прошел торопливо мимо сидящего в одиночестве Юрася, кликнул кого-то по пути и скрылся с ним за дверью кабинета. Юрась вскочил следом, дернул ручку — заперто. Стучать не осмелился. Когда начальство занято или не в духе, лучше набраться терпения.
Прошло около часа, прежде чем сотрудник с папкой в руке вышел из кабинета. Дверь осталась чуть приоткрытой. Юрась сунул голову в щель. Майор явно собирался уходить: стоял в фуражке, с полевой сумкой в руке и с пистолетом на боку. Юрась снял поспешно кепчонку, переступил порог, кашлянул в кулак негромко. Купчак повернулся.
— Здравствуйте! — сказал Юрась.
— Здравствуйте. Вам кого? — опросил рассеянно военком.
Юрась переступил с ноги на ногу.
— Я насчет поступления в военное училище… хотел узнать…
— Напишите рапорт, в какое училище желаете, приложите анкету, автобиографию, две фотокарточки…
— Я уже подавал документы, но ответа не получил.
— Как ваша фамилия?
Юрась сказал.
— А-а-а… — измерил его майор прищуренным взглядом. — Это вы — сын раскулаченного…
Сердце Юрася тоскливо сжалось. Вот в чем дело! Упавшим голосом сказал:
— У меня нет родителей, я сирота. С восьми лет живу у дяди, у колхозного коваля. И… и по всем законам, я за родителей не могу отвечать. А тем более — за умерших! — съежился Юрась.
Он понимал отлично, что никакие объяснения не помогут, и все же не мог молчать. Купчак хмурил лоб, но серые глаза, казалось, смотрели сочувственно. Юрась продолжал:
— Не кулак мой отец! Не был он никогда кулаком, его оклеветали враги. Мой отец — конармеец, ему мстили. Он обращался к Калинину, и Калинин велел вернуть его из ссылки, но отец умер…
Юрась замолчал, видя, что военком смотрит нетерпеливо на часы. Да и чего говорить?
Военком развел руками в раздумье:
— Если все так, как вы рассказываете… м-м… надо вам собрать бумаги отца и написать обо всем подробно. Представите нам. Тогда будем решать.
Юрась тяжело шагал коридором, смотрел под ноги и ничего не видел. Сколько раз измерил его за этот день ногами, но таким длинным он ему не казался. Вышел на улицу. Из раструба громкоговорителя на столбе кто-то густым басом, исполненным оптимизма, советовал:
Знакомая песня про удалого казака Байду, однофамильца Юрася, который не прельстился ни властью, ни богатством, не устрашился лютых пыток, остался верным родной земле и победил.
«Ты, казак, воевал с ворогами, а мне с кем?» — мысленно спросил Юрась, подняв глаза на раструб громкоговорителя. Вышел на окраину, направился лесом в Рачихину Буду. Брел ссутулясь, на душе смутно. Как дальше жить? Чем заниматься? Куда податься?
Под ногами похрустывал валежник, и треск его отдавался в голове тяжелым гулом. Сердце, не защищенное броней жизненного опыта, ныло от давящей обиды. В лесу было тихо, по пути никто не встречался, никто не обгонял. Юрась свернул с дороги влево, пошел более коротким путем, мимо Маврина болота. Большое, пустынное и глухое, оно таило среди кочек и кустов неприметный островок. Кроме Юрася, о нем никто не знал. Островок буйно зарос лозняком и всяким зеленым хлобыстьем, добраться до него можно лишь с противоположной стороны болота вброд, а напрямую — гиблое дело: ухнешь в такую хлябь, что и не выкарабкаешься. Юрась с детских лет, с тех пор, как открыл этот островок, считал его собственным владением, хорошо изучил его и мог пробраться на него даже ночью.
Сейчас, в предвечерье, погружаясь в зеленую дрему, лес словно прислушивался к неторопливым шагам Юрася. Верхушки елей вырисовывались четким силуэтом на фоне розовеющего неба, а внизу, на земле, кусты ежевики, сжимаясь в большие клубки, темнели, постепенно теряли свои очертания. Неощутимый ветерок доносил терпкий аромат смолы и разогретого за день разнотравья, возвещая о наступлении сенокоса. Но все это не привлекало, как прежде, внимания Юрася. Он брел машинально, с поникшей головой, шаги тяжелые, медленные, в них не чувствовалось ни живости, ни энергичности, присущих ему.
Вдруг сквозь многоголосое бормотанье леса смутно донесся рокот мотора. Юрась поднял голову: кого это занесло сюда? Кругом чащоба, бездорожье, на автомобиле не пробраться. «Должно быть, возле Маврина болота порубку начнут, трактор притащил волокушу под бревна», — подумал Юрась. Свернул на звук и увидел не трактор, а грузовую машину. Борта опущены, в кузове видны ящики, кули, какие-то длинные тюки, завернутые в клеенку. Юрась удивился: откуда появилась здесь автомашина? Тут его внимание привлекла здоровенная яма. Ее, видать, недавно выкопали, свежий дерн, аккуратно срезанный, плитами лежал рядом. Возле трехтонки суетились люди, снимали груз и укладывали в яму. Работали споро — видно, торопились. Опустив тяжелый тюк на дно, один из них повернулся. Пышные черные усы, военная форма, пистолет на боку… Юрась чуть не вскрикнул: да это же военком Купчак! Тот самый, с которым Юрась разговаривал каких-то полтора часа назад! И еще одно знакомое лицо рядом с ним. Постой, это же… это «Три К», председатель райисполкома Карп Каленикович Коржевский. Прозвище у него такое: «Три К», потому что подписывается на документах тремя начальными буквами фамилии, имени и отчества. Юрась хорошо запомнил его козлиную бородку, когда он выступал в Рачихиной Буде на предвыборном собрании. Узнал Юрась и третьего. Из райпотребсоюза он, часто в магазин наезжает, в Рачихиной Буде все его знают. «Что они здесь закапывают? — насторожился Юрась. — Ишь как трудятся, даже взмокли!..» И вдруг его осенило: «Они прячут товары! Ворованное прячут в яму, гады! Святая троица… снюхались. Ух, май-ор-р-р-р!.. — скрипнул зубами Юрась. — Меня к армии допускать нельзя, я неблагонадежный, а ты благонадежный, ты, ворюга, можешь грабить государство, обманывать людей?» — От такого открытия Юрася кинуло в жар.