Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства - страница 2

Рукопись труда «Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства» подготовлена к печати Сектором истории развития общественной мысли Института всеобщей истории АН СССР в тесном сотрудничестве и при постоянном содействии И. М. Лукомской, жены и друга Б. Ф. Поршнева, непосредственной участницы его научных начинаний. Работа по уточнению библиографических данных выполнена научными сотрудниками Сектора Е. Д. Романовой и Э. И. Валлич.

Мы сочли целесообразным поместить в качестве приложения к настоящей монографии текст доклада Б. Ф. Поршнева на XI Международном конгрессе исторических наук (Стокгольм, 1960 г.), подводящего своего рода итог всей трилогии.

Бор. Вебер

Настоящая книга входит в состав трилогии. По замыслу автора, три монографии должны составить единое исследование системы европейских государств в эпоху Тридцатилетней войны[1]. Случилось так, что раньше других, в 1970 г., вышла в свет третья, т. е. хронологически заключительная, часть — монография «Франция, Английская революция и европейская политика в середине XVII в.». Теперь в руках читателей первая книга.

Темой второй по своему месту в трилогии (и в основном подготовленной) монографии является кризис и перелом в отношениях между Западной и Восточной Европой и вместе с тем в судьбах общеевропейской войны. Ее главные разделы: I. Крестьянско-казацкое восстание в Московском государстве, именовавшееся «балашовщиной» (1633–1634 гг.)[2]; II. Поляновский мир 1634 г.[3], кризис русско-шведских отношений и Штумсдорфский мир 1635 г.[4], открытое вступление Франции в войну с Габсбургами; III. Эпопея Жака Русселя[5], католицизм, протестантизм, православие и ислам, борьба за объединение против католицизма остальных христианских церквей в 30-х годах XVII в.; IV. Место и роль Турции в восточноевропейской и западноевропейской политике в 30-х годах XVII в.

Это резюме второго звена трилогии совершенно здесь необходимо как мысленный мост между предлагаемой книгой и той, которая вышла в 1970 г. и которая касается уже 40-х годов XVII в.

В возникновении и в судьбе всего труда в целом особую роль играла тема о роли России, т. е. русской дипломатии и так называемой Смоленской войны 1632–1634 гг., в истории Тридцатилетней войны. Автор принял на свои плечи все незавидное бремя первооткрывателя… Мое заявление об обоснованности такой исследовательской темы встречало скептическое отношение. Я же со своей стороны видел не только перспективность темы, что вполне подтвердилось последующими разысканиями по архивным и опубликованным источникам, но меня в научной деятельности всегда манила и та сторона, которая называется первооткрытием. Да, историографическая традиция исключала и делала как бы невероятным соединение этих двух сюжетов. Максимум, что допускал шаблон для XVI–XVII вв., — это изучение торговых связей русских купцов с западными.

О существенном воздействии военно-политической силы Московского государства на Западную Европу не могло быть и речи. Нетрудно видеть, что покуситься на эту традицию и солидно обосновать свое покушение значило действительно сделать открытие. Оно рождалось в моем сознании в процессе сопоставления и выявления новых и новых документальных данных, но нельзя упустить и того, что оно было зачато в годы великого исторического столкновения нашей страны с нацистской Германией — преемницей всего реакционного, что накапливалось в многовековой прошлой германской истории[6]. Именно переосмысление в грозовые годы войны «русско-германской» исторической темы поощрило, в частности, и пересмотр проблемы «Россия и Тридцатилетняя война» (как, впрочем, и ряда других вопросов о месте России в историческом прошлом среди европейских политических сил).

Если бы надо было дать общее заглавие моей трилогии, я позаимствовал бы для такой цели название одного из разделов вступительной части третьей книги, а именно: «Мыслима ли история одной страны?» Эпоха Тридцати летней войны — всего лишь некоторый исторический факт, служащий своего рода экспериментальным материалом для рассмотрения этой темы. Следовательно, в плане сложившейся к тому времени системы европейских государств вслед за заглавием мог бы стоять подзаголовок: «На примере эпохи Тридцатилетней войны».