Троцкий - страница 10

Успех собственного начинания побудил его затеять выпуск настоящей газеты, тоже на гектографе, — предприятие, требовавшее еще более отчаянных усилий, чем те, которые он приложил к выпуску листовок. Он не только сам писал большую часть текста, но еще и очень изобретательно комбинировал материал, который раздобывал в библиотеках. В результате его газета «Наш путь» приобрела не по масштабу серьезный характер.

В свои семнадцать с половиной лет он создал организационные, идеологические и пропагандистские рамки для деятельности большой группы сектантов, которые, в свою очередь, заражали молодых идеалистов своим простодушным энтузиазмом. Пробуждение масс «воодушевляло интеллигенцию», как говаривал Троцкий в зрелости.

За всякий успех приходится платить. Полиция, настроенная поначалу довольно скептически, постепенно заинтересовалась всерьез. В маленькую организацию стали засылать провокаторов — весьма эффективный способ борьбы с любой нелегальной организацией. Для организации Льва оказалось достаточно одного провокатора. Плотник, который прославился в кружке фразой о «великом пророке Марксе», был очень быстро завербован полицией и стал регулярно доставлять ей нужные сведения. Менее чем через год, как раз к тому времени, когда вышел в свет третий номер «Нашего пути», полиция уже была готова к ликвидации группы.

В январе 1898 года Лев направлялся с пакетом нелегальных материалов к Швиговскому; их арестовали вместе. В общей сложности было арестовано около двухсот человек. Суда не было; все было решено полицейским начальством.

Пребывание в тюрьме раз и навсегда разрешило всякие сомнения относительно будущей карьеры Льва: не математика и не инженерное дело, а — революция.

В тюремном заключении он не видел ничего унизительного. Напротив, ощущение близости к истории, уже посетившее его во времена увлечения народничеством, теперь усилилось: он прошел главный обряд посвящения. Разве можно было стать участником движения, не побывав в тюрьме?! Он получил пропуск в бессмертие.

Родители имели на этот счет иное мнение и упорно держались его вплоть до того момента, когда — несколькими годами позже — их сын стал знаменитым революционером и они утратили всякую надежду увидеть его уважаемым членом общества. А для него они стали с того времени просто источником средств к существованию. Лев, с его странной отчужденностью или равнодушием ко всем, кто не был непосредственно связан с ним общим Делом, вообще не думал о них. Долгие годы, преследуемый нуждой, он попросту позволял им снабжать себя тем, что ему было необходимо — деньгами, одеждой, бельем, — ни на йоту не меняя своего к ним отношения.

В николаевской тюрьме Лев провел несколько недель. Затем его перевели в Херсон. Здесь его поместили в одиночку. Он провел в ней три ужасных месяца. Не давали ни мыла, ни воды для мытья, ни смены белья; блохи кусали нещадно; кусок хлеба и жалкая похлебка составляли весь дневной рацион. Еще более угнетало его отсутствие книг и письменных принадлежностей. Наконец его перевели из примитивной херсонской тюрьмы в великолепную тюрьму в Одессе, построенную «по последнему слову техники».

Хотя в Одессе его тоже держали в одиночке, здесь у него появилось большое общество. Заключенные постоянно перестукивались с помощью традиционного шифра. В здешней тюрьме царские власти соблюдали права политических: ко Льву относились вполне гуманно и позволили пользоваться тюремной библиотекой.

Здесь, в одесской одиночке, Лев пережил минуту озарения — он окончательно уверовал в марксизм. По тюремному «телеграфу» он сообщил об этом одному из братьев Александры, тот передал Зиву, тот — Швиговскому. Швиговский рассердился; Александра, услышав новость, пришла в восторг.

В этой революционной среде приход к марксизму был равносилен религиозному обращению. Быть марксистом означало вести определенный образ жизни: читать, изучать и обсуждать определенные книги и не читать, не изучать, не обсуждать другие; дружить с одними людьми и не дружить с другими и, сверх всего, придерживаться определенного мировоззрения, занимать определенную позицию. Быть марксистом в среде, где каждый придерживался той или иной политической ориентации, было равносильно принадлежности к определенной секте, определенному кругу лиц, за пределами которого находилась всякая «мелкобуржуазная филистерская шушера».