Тропинки в волшебный мир - страница 38
Весна!
Прилетели грачи, жаворонки, по улицам побежали первые ручьи.
Пуще прежнего загорелась моя душа, и твердо решил я провести эту весну в лесу, взять свой очередной отпуск, уехать куда-нибудь в глухую лесную сторону на всю ростепель и прожить там до тех пор, пока не зазеленеют деревья.
Я рассказал о задуманном своему приятелю по охоте Дмитрию Николаевичу Павлову. Он, страстный охотник и натуралист, не долго думая согласился, а вскоре так загорелся путешествием, что вместо компаньона сделался главарем этого дела и каждый день сам торопил меня со сборами.
Дмитрий Николаевич — химик на фанерном заводе, лет шестидесяти, высокий, уже начавший седеть, не по годам крепок и подвижен. Дожил он до седых волос холостяком и всю жизнь увлекался только химией да охотой. В летнее время, получив отпуск, он запирал свою холостяцкую квартиру и уезжал на целый месяц куда-нибудь к бакенщику на Волгу или, если была открыта охота, в лес.
Он говорил, что лес надо беречь и любить, что он любого закалит и вылечит, В природе — сила великая!
Мы решили выехать в лесную марийскую сторону, за реку Илеть. Это и недалеко от нашего города, и леса там глухие, таежного типа, есть где походить и на что посмотреть.
Когда наконец все было готово и оставалось только оформить отпуска, надо мной долго смеялись товарищи по работе и уговаривали передумать.
— Да что ты, с ума сошел? — строго допытывались они. — Кто же в самое распутье отпуск берет? По дорогам теперь целый месяц ни пройти, ни проехать: носа из дому не высунешь. А летом куда милее. И поудить можно, и покупаться. Отдых как отдых, а сейчас?
Вечером пришел Дмитрий Николаевич. Оказалось, что с ним случилась такая же история, Сослуживцы хотя и отлично знали причуды старика, но смеялись над ним и всячески уговаривали передумать.
Выехали мы на другой же день после обеда. Была это суббота, и захвативший нас по пути колхозник Павел Чернышев, привозивший в город по последней санной дороге сено, все торопился в баню. Но, несмотря на все старания Павла, лошадь шла медленно. Время стояло самое бездорожное, как говорят колхозники — ни на санях, ни на телеге. Снег в лесу почти весь сошел, и только на дороге лежал густо унавоженный за зиму ледяной черепок зимняка, по которому мы и ехали. Собственно, ехали наши вещевые мешки да корзины с подсадными утками, а сами мы понуро шли по тяжелой снежной кашице: лошади с пустыми санями было нелегко.
— Н-но-о, окаянная! — то и дело покрикивал на нее Павел. Дмитрий Николаевич сжалился над несчастной лошадью.
— Ты чего это, Павлуша, все гонишь и гонишь? — спросил он его. — Куда денется баня? Ты лошадь побереги, а вымыться и ночью можно.
— Можно-то, верно, что можно, — охотно согласился тот и улыбнулся, — да не хочется одному-то после людей мыться. Вовремя приедешь — хорошо! И спину есть кому помыть и попарить, а что я один-то? В саже только вывожусь, как леший.
— А я вот всю жизнь один моюсь — и ничего, хорошо, всегда чистый выхожу, — .возразил Дмитрий Николаевич.
— Так ведь в городской-то бане и сажи-то нет, да и народ там всегда, — сказал Павел, — любого попроси, не откажет спину потереть.
— А я и в деревенских банях один моюсь, и хоть ночь-полночь — все равно один.
— А как же спину? — недоверчиво покосился на него Павел.
— Так очень просто, чудак, об стену, — стараясь скрыть шутку, серьезным тоном ответил Дмитрий Николаевич. — Встану и… об стену. Хорошо!
Павел закатился звонким смехом, едва выговаривая: — Насмешил ты меня, окаянный! Ох, насмешил! Чудак! Об стену! Ха-ха-ха-ха! Так на стене-то сажи на три вершка да мох копченый торчит, а ты об нее! Ха-ха-ха-ха!
Шутка помогла, и уже дальше бедная лошадь шла без понуканий.
День стоял теплый, солнечный И без того никудышная дорога рушилась на глазах.
Почти в каждой ложбинке, затопив дорогу, стояла полая вода-снежница, медно-красная, как круто заваренный чай. На таких местах Павел становился в сани и, правя по чуть желтевшей из-под воды ледяной корке на дороге, переезжал разлив на лошади, а мы всякий раз переходили затопленное место стороной.
Прилетели вальдшнепы. Обходя лесом разлившуюся ризину, я спугнул двух длинноносых серо-пестрых птиц.