Тропы Алтая - страница 32
И вот был еще сын Андрей.
Собственно, он тоже не Андреем был назван, а Цезарем, но когда получал паспорт, каким-то образом — каким именно, отец и до сих пор не знал — ухитрился переменить имя.
Впервые Андрей отправился с отцом в экспедицию еще Цезарем, в двенадцать лет. Рановато было путешествовать мальчишке, все боялись, что он будет мешать, но Цезарь просил, умолял, начиная чуть ли не с восьмилетнего возраста, в конце концов забрался в экспедиционную машину, и отец скрепя сердце уступил. А потом эту поездку ставил сыну в заслугу — так хорошо мальчонка себя вел, научился кашеварить, разбивать палатки, собирать гербарии. Отец, хваля Цезаря, и себя не забывал, и о себе рассказывал, как он смело, как уверенно сына воспитывает. Цезарь улыбался. Дети всё замечают, они не могут чего-нибудь не заметить, ради того чтобы простить. С тех пор не проходило года, чтобы в каникулы Андрюха-Цезарь не отправился то ли с отцом, то ли с кем-нибудь из его сотрудников, наконец, просто с туристами в заманчивые края: бывал он и на Алтае, и в Саянах, и даже один раз был в Монголии.
Вершинин-отец долго не верил, а еще дольше старался не верить, что Андрей оправдывает его надежды — и те, которые он возлагал на Ориона, и те, о которых не смел и думать, когда родилась Вега, и те, наконец, с которыми было связано появление на свет последнего ребенка — в прошлом Цезаря, ныне Андрея.
Андрей же рос и рос, и казалось, делал это так, чтобы окончательно рассеять все сомнения отца.
Когда же сомнения рассеялись окончательно, без остатка, и отец уверовал в него, Андрей вдруг стал совершать поступки, которые не хотел хоть как-то отцу объяснить, отец же не мог понять их сам.
Впервые Андрей привел отца в полное замешательство три с лишним года тому назад. Окончив школу, он отправился поступать в университет с письмом отца к декану географического факультета. Сдал экзамены. Поступил. А когда приехал в зимние каникулы домой, выяснилось, что поступил и учится не на географическом, а на биолого-почвенном факультете.
— Ты что же это, Андрей! — только и мог сказать отец. — Посоветоваться, во всяком случае, нужно было! Написать!
— А зачем?
— То есть как зачем? Я же тебе как-никак отец…
— Это дело другое. А зачем советоваться? Какой смысл?
— Выслушать мое мнение… Совет отца.
— А что бы изменилось, как ты думаешь?
— Так-таки ничего?! Совершенно?!
— Совершенно ничего!
Вот он какой вырос, Андрюха-Цезарь! Откуда самонадеянность? Хамство откуда? В кого вырос, шилишпер? Вот он каким является, Андрюха-Цезарь. «Является» — становится новым, незнакомым до сих пор явлением и требует каких-то поправок к твоему существованию. Требует каких-то объяснений. Когда тебе около шестидесяти, а ему — двадцать?!
Он упрямый, грубый, а ты не его упрекаешь, а себя, потому что он и ты — это что-то настолько близкое, ближе чего ничего нет и не может быть. Подумать только — его ревнуешь! К нескольким университетским профессорам, которые учили Андрея хуже, чем он сам мог бы его учить, ревновал. К тем, которые повинны были в том, что Андрей учится не на географическом, а на биолого-почвенном факультете, тоже… И вот еще один человек — Рязанцев!
Когда Вершинин приглашал Рязанцева с собой в экспедицию, он и не подумал, что этот человек неизбежно встретится там с Андреем, что они могут даже в одной палатке поселиться. Вот так и бывает, что самое очевидное вовремя не приходит в голову!
Совсем несложным делом было для Вершинина-старшего объяснять людям разные вещи, иной раз такие, о которых он сам имел весьма отдаленное представление. Другое дело — объяснять и себе и сыну собственные поступки и намерения, свою неуверенность и даже робость! Или передать ему ключи от того богатства, которое называется познанием природы Горного Алтая! Как это сделать? Вершинин-старший уже не раз репетировал предстоящий разговор — в кабинете, а иногда в горах, в поле, размахивая палкой и сорвав с головы шляпу. Каждая репетиция, покуда он ее проводил, казалась генеральной, но уже на следующий день было очевидно, что она не имеет никакого значения.
Уже и «подход» к сыну был: они не в первой экспедиции путешествовали вместе, им было что вспомнить, а от воспоминаний до заветного разговора — один шаг. «Подход» был, разговора все не было. Все казалось, будто шилишпер знает об отце что-то такое, чего отец сам о себе не знает и сказать не может.