Тропы «Уральского следопыта» - страница 26
— Сдал, — мгновенно сникнув, ответил Виталий и поднялся со стула.
— Стой! — приказал Крылов. — Ты меня не понял. Конечно, они долетят, я же тебе русским языком объяснил, что Москва распорядилась запустить остановленные моторы. А ты не знаешь разве, что у отца это последний полет? Не знаешь о его рапорте?
— Какой рапорт? — нахмурился Виталий.
— Чудеса в решете! Хотя на Геннадия это похоже — молчун.
— Какой рапорт? — повторил Виталий.
— Только что сам узнал от командира отряда, — оторвался Крылов от экрана локатора. — Перед полетом, оказывается, он написал рапорт об отставке. Отлетался, на пенсию.
Виталий стоял окаменевший: отец на пенсию? Не может быть, мама бы знала… Ночей не спит, когда он в воздухе!»
— Правда? — обрадовался он. — Вы меня не разыгрываете?
— Здравствуйте, я ваша бабушка, — усмехнулся Крылов. — Вон командир отряда — сам расспроси.
23 часа 41 мин.
Пилотская самолета № 75410
Уже час они летели на двух двигателях. Ныли от напряжения руки и ноги. Но командир чувствовал, видел: все, включая даже Димку Киселева («Вот бог наградил механиком! Зеленеет на высоте, как стюардесса-практикантка…»), пришли в норму и ведут себя так, как будто ничего не случилось.
«Конечно, когда движки загорелись — это тебе не тренажер, — рассуждал Селезнев. — Железных пилотов нет. А тем более когда за твоей спиной — люди! Но важно, что даже Димка не спасовал. Молодцы! Теперь только не давать им времени на всякие там мысли. Работать! Когда человек работает, все в норме».
И он без устали тормошил их: «Димка, какой расход керосина?… Невьяныч, дай-ка еще раз глянуть на «метео»… Сударь! Что у тебя там с обледенением? Не началось?…»
— Осипыч, — нажал он на кнопку переговорного устройства — обернуться не мог, взгляд сосредоточен на приборах. — Осипыч, тут ведь где-то у нефтяников есть зимние полосы — грузовые «антоны» сюда, к геологам, летают. Может, еще не растаяли полосы?
Штурман ответил тоже по переговорному устройству.
— А кто тебя там ждет? И ты ведь не буровые станки везешь, а людей.
— Это ты верно заметил, Осипыч. Так что же, неужели так и будем на двух пилить аж до самой Тюмени? Что у них совести нет, в ЦДС: не могут найти аэродромы поближе?
— А что с них толку, с ближних? — ответил, помолчав, штурман. — Угробиться можно и во Внукове — были бы подходящие условия. А на ближние сейчас эти условия как раз и есть.
— Тоже верно, Осипыч. Только вот держусь я за штурвал и чую, как у Никиты поджилки трясутся: не долетим ведь до Тюмени!
— Устал, командир, — признался Никита. — Однажды, мальчишкой еще, бегал я по крыше дома, дом у отца свой, высокий. Вот и сорвался. Загремел вниз. Успел только ухватиться за водосточный желоб. Завис, одним словом, между небом я землей. Надо орать во все горло, на весь мир орать, чтоб сняли! А я гляну вниз — язык деревенеет.
— А ты за борт не смотри, — посоветовал Селезнев. — Ничего там хорошего — облака до самой земли.
— Да я при чем? — сказал Никита. — Потянуло…
— Ну и что? Загремел?
— Все, думаю, конец. Язык уж отнялся, и руки отнимутся. Но тут вижу — бочка. На углах домов под желобами бочки для дождевой воды ставят. А я как раз на этом самом желобе и завис — метрах в трех от угла. Ну, думаю, шалишь, не все еще потеряно. Руками я еще шевелю. И давай: раз-раз пальцами, а желоб-то наклонный, к бочке! Шевелю я это пальцами — жжет невыносимо, режет железо, а все же чувствую, что к бочке то меня сносит!
— Глиссанул[21], значит…
— Вот-вот! Совершил мягкую посадку…
— В бочку?
— В бочку.
— А руки?
— А что руки? Видел когда-нибудь разутого «туполева»? Занесет его, беднягу, на концевую[22] — от резины одни клочья. Вот так и у меня с руками. Ничего! Зажило, даже шрамов не осталось.
— Вот за это — молодец! — сказал Селезнев. — За бочку…
— Командир, в дверь стучат, — сказал Витковский.
— В дверь? Неужто пассажиры? Этого нам только не хватало! Где там Кирьяниха? — Он двинул переключатель абонентского щитка на связь с проводником, дождался «Да!» и крикнул: — Мать! Кто к нам ломится?
Телефонную трубку взяла Таня.
— Это Людмила Николаевна к вам пошла — воду понесла.
— А-а… — сказал командир. — А как там в салонах, тихо?