Тропы «Уральского следопыта» - страница 31
Но беда была в том, что оставшийся резервный переменного тока на этой модели «Б» мог питать или радиооборудование самолета, или обогревать винты и коки, и стекла кабины. Без связи и локатора как без глаз и ушей, однако, если винты покроются льдом…
— Димка! Двигатели на максимум! Надо выбраться из этой каши наверх!
— Давно уж на пределе, командир, — ответил Дима.
Селезнев скосил глаза вправо, на табло обледенения. «Горят, язви тебя в душу!» — выругался он мысленно и крикнул Невьянцеву:
— Выключай связь — надо греть винты!
— Связь я перевожу на питание от умформеров — у нас на дежурном приеме Москва. А вот локатор и радиокомпаса…
— Осипыч, обойдешься пока без компасов? — перебил его командир.
— Недолго?
— А пока не оттают винты!
— Раз другого выхода нет…
Теперь они летели почти вслепую — без локатора и компасов, и единственной «путеводной нитью» оставалась радиостанция, связывавшая их с диспетчером.
— Тобольск, — нажал на кнопку передатчика Геннадий Осипович. — 75410, идем без локатора и компасов. Давайте место через каждые пять минут.
Тобольский диспетчер замешкался — наверное, не поверил. Но переспрашивать не стал: когда самолет терпит бедствие — отказать может что угодно.
— 75410, вас понял. Веду только вас — больше у меня машин нет.
Невьянцев протянул листок из блокнота. Селезнев прочел и швырнул на пол:
— Осипыч! Тюмень закрылась.
— Но они же нас ждут!
— Приказали — вот и ждут. А что делать? Сажать-то все равно надо. Вопрос — где? Невьяныч! Как остальные «метео»?
— Прилично только в Челябинске и Перми.
— Понятно… Что у нас с керосином?
— До Челябинска не дотянем, — ответил Витковский.
— Так. А до Свердловска?
— Доберемся. Остаток — две тонны.
— Невырабатываемый запас. Веселая посадка! Сейчас нас Осипыч, повернут на Тюмень — так? Садимся в Тюмени? Или дотянем до дому? Дома, говорят, и стены помогают… Что молчишь, Осипыч?
— Тебе ведь сажать машину.
— А тебе — точно вывести. Как будем садиться, механик?
— Аварийный выпуск шасси и аварийные тормоза, — быстро ответил Дима.
— К тому же добавь — без поворота передней ноги. Чуешь, Осипыч, чем пахнет? Ты должен вывести машину на полосу с точностью до градуса. Сядем под углом — пискнуть не успеешь. А уйти на второй заход, если промажем, — на двух не поднимемся. Улавливаешь?
— Я давно все уловил, — сказал штурман. — Дома местность знакомая.
— Не забывайте, — добавил Никита, — в Тюмени полоса на полкилометра короче!
— В Тюмени на полосе гололед, — напомнил Невьянцев.
— Ясно, — подвел итоги командир. — Все, я вижу, против Тюмени, А отдаете себе отчет, что до Свердловска плюхать на сорок минут дольше?
Летчики молчали. Каждый из них, включая и командира, отлично понимал, что значат эти сорок минут полета на обледеневшем самолете без двух двигателей…
00 час. 44 мин.
Москва. Центральная диспетчерская Аэрофлота
Козырев стоял у окна и жадно курил.
— Александр Иванович! — прибежала запыхавшаяся оператор. — Павлов требует! Срочно!
Козырев задержался у двери КП: «Если я ему нужен срочно…» Он набрал шифр, и дверь открылась. Павлов повернул голову и кивнул:
— Вызовите, пожалуйста, инженерно-технический сектор! У меня рук не хватает.
Козырев нашел на пульте нужный клавиш, нажал и повернул микрофон Павлову.
— Секунду! — бросил Павлов в трубку. И — в микрофон: — Инженерно-технический? Разберитесь, что вышло из строя: самолет Ил-18, зафлюгированы второй и третий двигатели. Доложите немедленно! — и снова переключился на разговор с генеральным конструктором самолета…
Несмотря на десятилетиями воспитанную самодисциплину, Александр Иванович здесь, на КП, не мог подавить ощущение, что что-то делается не так. Может, это ощущение вызывалось спокойной — по крайней мере, внешне спокойной — атмосферой, которая царила здесь, после накаленной атмосферы в «восточном» секторе, его не могла не удивить здесь тишина, прерываемая лишь ответными репликами Павлова: «Да, да… Понимаю… Разумеется…»
«А может, так и должно быть? — подумал он. — В конце концов, полет восемьдесят четвертого на двух продолжается уже два часа — срок вполне достаточный, чтобы убедиться в жизненности машины и в пилотном мастерстве экипажа. Доклады командира корабля — «Полет протекает нормально» — тоже ведь кое о чем говорят: выдержки и хладнокровия этому командиру, видно, не занимать, а в такой обстановке для него это сейчас самое главное…»