Трость на прогулке - страница 4
— А ты, герой, куда путь держишь? Ну-ка, дружок, давай руку. Давай руку! Вот флаг, флаг, большой флаг, вот картинка, видишь… А теперь пошли к маме. Вон тебя мама ищет, видишь! Мама ищет тебя, мальчуган.
Ребенок, не мигая, глядел на него.
— Ну идем. — Голос мужчины напоминал далекий раскат грома или рычанье льва.
Ребенок протянул руку этому бархатному громкому человеку, гордо выпрямился, победоносно подошел к матери. И тут, бросив руку, которая привела его, вцепился в юбку и из этого убежища улыбнулся своему громадному другу.
— Славный мальчуган, смотрите за ним.
— Да, да, — серьезно ответила женщина. — Если снова убежишь, тебе влетит от дяди.
— Ну нет. Я тебе ничего не сделаю. Славный ты, жучок мой маленький. Пускай радуется, пускай. Берегите его. За таких вот малышей люди гибли.
«Для него и тепло это, и свет», — сказал он про себя.
В темном рукаве улицы навстречу ему попался паренек лет десяти — двенадцати: одна рука в кармане, другой водит по стене; сосредоточенно куда-то шагает, проверяя по пути какую-то свою выдумку.
— Эй, паренек, ты куда это один направился, а? Что у тебя, никого дома нет?
Мальчик, словно проснувшись, мельком поглядел на него, обошел и двинулся дальше.
— Ну-ка, сынок, ступай домой, — загудел человек. Но тут же сник, будто сказал что-то лишнее, и ускорил шаг.
А солнце уже целиком захватило большую площадь, как следует нагрев плиты. Он шел, не поворачивая головы в ту сторону, где в тени перед кафе сидели его ровесники да и пенсионеры помоложе. Твердым и сильным шагом, мерно размахивая рукой со сжатыми пальцами, с привычно-иронической маской на лице, возвысившись и над самим собой, у всех на глазах он миновал площадь и, вступив в тень узенькой улочки, нырнул в поток хозяек и хозяев с сумками и кошелками в руках.
— Эй, рыба летит! — крикнул он о чем-то судачившим женщинам, загородившим проход.
— Что вы говорите, приятель? — Густой бас заинтересовал кумушек.
— Рыба летит, говорю.
— Ловите же ее, раз летит.
Рокочущий бас, продолговатое белокожее лицо с резкими чертами, небольшие серые глаза с суровым выражением, твердый шаг спортсмена, скупой взмах рук со сжатыми в кулак пальцами — все выдавало человека, которого ничем не удивишь. Женщины со все возрастающим любопытством оглядывали его, и каждая отмечала его выправку, его прямую спину. Одна замотала головой, точно борясь с ознобом, и, чуть улыбнувшись, сказала:
— Шутит дядя.
— Шутит, шутит, — механически повторила другая, все еще изучая его задумчивым взглядом.
Запахи моря. Шум людских голосов. Эхо под высокими сводами. Кучки людей у прилавков. Толчеи нет, рыбы много, больше всего сардин. Он хочет сперва насладиться запахом моря, рассмотреть морских животных. В глаза ему бросается выражение деловитости на лице продавца-рыбака: да, они кормят народ и требуют признания.
— Труженики, труженики, — говорит он.
Рыбак хмурится, опершись руками о стол, приподняв плечи, безучастно смотрит прямо перед собой.
— Думает, я насмехаюсь. Да не насмехаюсь я, сынок. Люди за это гибли. Знаю, я знаю.
И торопясь уйти, поскорей купил рыбы.
Сейчас придет почта. На высокой колокольне как раз пробило девять. Это серьезное напоминание. Тоненьким голоском вторил колокол с белой каменной церковки на берегу. Звон его сверлил уши, заставлял людей думать о смерти (то есть о попах), он завывал, как сельская дворняга, бесконечно, днем и ночью, не заботясь ни о чьих нервах.
Подгоняемый страхом, человек поспешил дальше.
«Погиб. Погиб или умер, это ясно. Погиб мой малыш. Не было случая, чтоб кто-нибудь вышел живым и здоровым и об этом никто бы не узнал. Погиб ты, сынок, знаю я. Знаю очень хорошо», — думал он, потихоньку отпирая квартиру.
И по-спортивному оттягивая носок, чуть наклоняясь вперед и равномерно распределяя тяжесть тела на обе ступни, обычной своей походкой он дошел до кухни.
Жена не обернулась. Она гладила жакетку — изношенную тряпицу, одну из немногих вещей, уцелевших во время оккупации. Она собиралась выйти в город.
— Вот продукты. — Он опустил сардины на стол. — Вот продукты, — повторил он спокойным голосом, точно все шло, как надо.