Трудная година - страница 36

— Павел Степанович, дорогой! А мы... мы встре­тимся?

Назарчук молчит. Вера смотрит ему в глаза, Назар­чук отводит взгляд в сторону. Он не сомневается, нет, просто обдумывает и взвешивает.

— Ясно, Вера Васильевна... Не так скоро, но увиди­тесь... А пока вы нужны нам здесь. Немного придется подождать...

— Ну, конечно, Паша!.. Извините! Мне достаточно и того, что вы сказали. Зная, что Наум с вами, я готова на все...

— С нами и Борис... Он беспокоится о сестре... Сейчас он пишет свою первую симфонию. Вы удивлены? Наш на­род любит музыку... Но ближе к делу...

В отряде стало известно, что в город прибывает спе­циальная команда по борьбе с партизанским движением. Одновременно прибудут высокие чины, среди которых — личный уполномоченный Розенберга. Полиция и жандар­мерия делают все, чтобы задушить народное движение, вскрыть связи населения с партизанами, уничтожить тех, с кем эта связь поддерживается. В ход пошло все — и про­вокации, и запугивания, и лесть. В селах области появился отряд некоего «батьки Рудольфа», который грабит кре­стьян, вешает кого попало, насилует. Причем, все это де­лается под лозунгом — «Вот вам картина будущего нового порядка». Банда «батьки Рудольфа» будто бы против ок­купантов, однако своими позорными действиями компро­метирует партизан. Отряду товарища Андрея поручено установите, не является ли этот «батька Рудольф» агентом гестапо. Такая догадка имеет основания, тем более, что не слышно, чтобы банда этого «батьки» особенно преследо­валась немцами. Из разговоров стало известно, что банда проповедует борьбу и с оккупантами и с большевиками. Это как раз те лозунги, которые в завуалированной форме проводятся группой так называемых «белорусских деяте­лей» — предателей и оборотней. Удивительное совпадение!

Назарчук вынимает свернутые вчетверо газеты и кла­дет их на стол.

— Вот, «Беларуская газета»... Стоит прочитать в ней роман Рыгора Пилиповича Терешко...

— Терешко? Где он?

— Да, Вера Васильевна... наш бывший приятель Терешко служит немцам... Вот его роман... копия «Сестры», если десять медных копеек могут быть копией гривенника. Он был сначала в Минске, а теперь живет здесь... возглав­ляет «бюро пропаганды». И вот... Мы решили... Теперь вашего брата на комбинат и на электростанцию не пустят, это ясно. Вам, Вера Васильевна, придется сменить профессию, и сделаете вы это после встречи с бывшим ва­шим...

— Я не могу встречаться с ним!

Мужчины молча посмотрели на нее. С минуту длилось трудное молчание.

— А я могу сидеть с этими костылями?. — сухо сказал Кравченко, и бугры набрякли на его бритых щеках.— А Василь может носить черную форму?

Вера опустила глаза.

Назарчук встал. Он подршел вплотную к Вере и мяг­ким, душевным тоном сказал:

— Мы снова когда-нибудь будем собираться в этой квартире... Как тогда, помните? Снова будет много музыки, смеха, молодежи... Многих из тех, что были, может, и не встретим, но придут новые...

— Не будет Терешко, зато буду я,— вставил Кравчен­ко.— Ну, пойдем, Паша, я вас проведу немного.

— Куда вы? Лучше я...

— У нас есть свои, мужские дела.

Кравченко застучал костылями вслед за Назарчуком. На площадке они остановились.

— Я хочу знать то, о чем вы недоговорили...

— Это важно для вас?

Назарчук смотрел на Кравченко серьезно, внимательно, как товарищ на товарища.

— Не столько для меня, как вы понимаете...

— Нам пришлось оставить деревню — немцы нажали. Наум Штарк залез на крышу сарая и оттуда начал бить из пулемета. Под его прикрытием мы и смогли отступить в полном порядке. Немцы окружили его, но он не сдался, и тогда они подожгли сарай. Он сгорел. Сгорел, но не сдал­ся.— Помолчав немного, он добавил совсем другим то­ном: — Знаете, Кравченко, у нас всяких хватает, есть и такие, что не очень-то жалуют евреев, кое-кто даже готов видеть в них причину наших несчастий... После смерти Штарка эти люди прикусили язык. Ну, бывайте! Паролем остается фамилия Каца.

Археолог сошел со ступенек.

А Кравченко еще долго стоял на площадке, думая о том, что в мире — весна и что людям надо было бы полной мерой счастья встречать ее приход... Потом он налег на костыли, и может, потому, что голова опустилась в подня­тые выше обычного плечи и это было очень неловко, на лице его появилось страдальческое выражение.