Трудная полоса - страница 42

— А если другое — хочется немного серьезной музыки. Не возражаете?

И пока роется в пластинках, говорит как будто между прочим:

— А я ведь только что из пароходства. К черту отпуск. Попросился назад на свое судно. Они через две недели будут здесь. Я как раз успею к матери съездить — да и дождусь, чтобы Климушин поправляться начал...

Глеб ужасно возмутился:

— Ты с ума сошел! Я говорил уже и повторяю как врач: тебе нужно отдохнуть. А о Климушине в ближайшую неделю, во всяком случае, ничего определенного сказать нельзя.

— Ничего, подождем. Время терпит. Ну-с, послушаем Баха. Успокаивает и позволяет взглянуть на себя издалека, дает перспективу, согласны?

Глеб качает головой:

— Сумасброд...

Арсений сел, погасил сигарету и приготовился слушать. Это было что-то тихое, медленное, но из первой картины вечернего спокойного неба выросла вселенная — с ее вспышками звезд и катаклизмами... Широко льется безупречно гармоничная, светлая мелодия, это мир, где нет мелкой возни, мелкой любви, унизительной борьбы за место под солнцем...

Этой ночью Арсений долго не мог уснуть. Поднялся и нервно ходил по комнате. Ну и чистоту он тут навел, давно в его холостяцкой комнате не было такого порядка. Все вещи по местам, пол блестит. С наслаждением вымылся — после дальних дорог, перед дальними дорогами. Решил собрать чемодан, взял из шкафа подарки матери, сестре, племянникам... Все живут, как люди, детей растят. Он один — пустая консервная банка. Оборвал мысль: распустился ты, сильная личность, Арсений Никитич, тепла, видите ли, семейного уюта захотелось! Не позвонить ли в больницу? Неудобно, уже глубокая ночь... Вспомнил о Татьяне, молодая, умная и красивая женщина любила его, может, и теперь еще любит... Давно все это было, точно сто лет прошло...

Август... Как завидовали ему на судне, что отпуск — в августе. Фрукты, безделье, горячий песок — блаженство духа, радость тела... Все это еще будет, в других августах, в другие годы. Будет и у него семья и сын... Сын, который станет моряком, как отец, как отец отца... Уж ему он расскажет о деде, о его подвигах, и о Климушине тоже... Все это будет. Сейчас Арсений верил в это.

Звонок. На площадке — Глеб и Катя. Глеб невозмутим, по нему не сразу поймешь, что случилось, но посеревшее лицо, запавшие глаза Кати сказали все. Арсений стоял неподвижно, боясь услышать страшную весть. Он так верил в талант друга, в силу медицины, а, главное, в то, что приезд Кати — лучшее лекарство, что даже не допускал мысли о смерти Федора Константиновича. Весь сегодняшний день он строил различные планы, принимал в расчет все, кроме простейшей формулы: человек смертен.

— Сегодня ночью,— глухо и устало произнес Глеб.— Около него была Катя, когда это случилось. Тромб! Проклятый тромб!

Сидели молча.

— Катя, выпей таблетку, — предложил Глеб.

Катя помотала головой: зачем? Потом послушно проглотила лекарство. Глеб осторожно провел девушку через комнату и уложил на тахту.

— Арсений Никитич, вы перепутали отчество... О чем она? Друзья переглянулись: бредит?

— Арсений Никитич, она — Порфирьевна, а не Прокопьевна... И еще — у меня нет родинки на шее. Так что вы не беспокойтесь, у меня тут подруга, я остановлюсь у нее и после похорон сразу уеду.

Арсений глядел на нее во все глаза. Он не хотел и боялся понять... Катя не упрекала его. Вот что, она хотела великодушно освободить его от слова, данного там, в больнице, Федору Константиновичу! Но никто теперь не вправе освободить его от обещания Климу-шину.

— Катенька, не надо ничего придумывать. Отдыхайте. Я поживу пока у Глеба. Вы спите, спите...

Глеб не удивился, просто кивнул головой. Арсений глянул на друга и ничего не стал объяснять. Когда-нибудь потом.

Уходят из жизни самые близкие люди: отец, теперь Климушин. Будто сам умираешь, с каждой смертью умираешь... Поглядел на Катю — кажется, она, наконец, заснула; на Глеба — тот молча, ссутулившись, стоял у окна...

Арсений захватил голову руками. Если сжать сильно — стихает боль. Завтра — справки, телеграммы, очереди в похоронном бюро. А эти ночные часы — его.

Все будет хорошо