Трудно быть феей. Адская крёстная - страница 7

Соловей лениво свистнул в след хвостатой сквозь зубы, придавая ускорение. И, с кислой улыбкой наблюдал, как растопырив лапы и отчаянно махая хвостом из стороны в сторону, рыжая белкой-летягой перелетала через поваленные деревья.

«Эх, ску-учно! — тоскливо засвербило в мыслях. — А дома, поди, Змеевна пирогов напекла, квасу холодного из погреба достала, яблочек моченых…»

Живот просунулся и квакнул надсадно, требуя всего вышепередуманнаго. Соловушка почесал бороду, потер живот, перекатился пару раз с боку на бок, разминая залежавшуюся спину и, кряхтя, поднялся на ноги. После вчерашнего посвиста разбойничек разжился снедью мясной да бочонком пива. Слухами зима полнилась, да не так быстро. Потому и ходили до сих пор селяне и паломники к горе Живун воды набрать из источника внутри пещеры да травы-муравы пособирать лечебной.

Те, кто издалека забредали, хорошо упакованными приходили: в мешках и разносолы находились и сладости, к которым Соловей к старости пристрастился. Да и золотишко обнаруживалось в потайных кармашках, чай в дальней дороге без денег никак. А банкам и дорожным чекам нынче люди не доверяли. Вон по весне лопнул банк «МММ» — три медведя по-простому. Держали его Марья Потаповна, Михайло и Мирон Потыпычи — два брата и сестра. Денежек с народа собирали целый год, обещая великие прибыли. И поначалу исправно те проценты выплачивали. А потом в одно прекрасное утро взяли да слились в южные края, что по ту сторону моря-океана.

А вкладчики с пустыми кубышками остались. Сыскари с ног сбились да толку-то, медведей и след простыл. Вот теперь чешет репу министр финансов короля Ересея Похмелевича что делать, да как разбушевавшуюся чернь успокоить и деньги в казну вернуть. Соловей сыто ухмыльнулся в бороду, дожевал кусок грудинки в прикуску с горбухой каравая, запил пивом. Он-то вклады свои со счетов медвежьих поснимал через полгода, крепко помня слова покойного батюшки: «Жадность полуверица сгубила». Потому в наваре остался и ни медяка не потерял. А челяди, боярам да князьям жадность глаза застила, вот и погорели они все, как один.

Соловей спрыгнул на землю, подобрал книжицу, перелистал страницы и вытащил закладку. Вздохнул протяжно, оглянулся по сторонам — не видит ли кто — и торопливо поцеловал карточку. И показалось ему, что Горынья Змеевна слегка бровки свои расхмурила и вроде как улыбается краешком губ свои сахарных.

Дочь Змея Горыныча была чудо как хороша. Русая коса толщиной с молодой десятилетний дубок ниже пояса, плечи широкие, бедра крутобокие, брови вразлет, ветреная челка, нос-курнос, веснушки золотыми приисками по щечкам румяным. Глаза что твое море сине-зеленые. А уж грудь-то, грудь! Не чета некоторым.

Ох, любил Соловей Одихмантьев сын, славных дочерей русичей, более всех жен на свете. Потому и любушку себе румяную да светловолосую приглядел. Хоть до сих пор и удивлялся: ну от кого у страшилища трехголового такие дочки-красавицы уродились. Тесть молчал, тайну не сказывал, про мать девочек не рассказывал. Даже ядреный самогон на мухоморах бабы Яги за столько лет не помог: на крепкий узел завязал свое змеиное жало батюшка, и молчит, как немой на допросе.

Соловей сердито засопел, отгоняя образ тестюшки и всех прочих некоторых, что ввели во искушение. Прошелся до бурелома, поднял столетний поваленный дуб, открывая проход на поляну перед пещерой. Осмотрелся-огляделся, никого не обнаружил и зашел внутрь горы. У дальней стены отвалил камушек и достал вещицу, замотанную в кожу выделанную, непромокаемую. Зачерпнул ковшиком воды из источника, напился от души, отер от капель усы с бородой и вышел на свет божий. Возле входа присел в ветвях выкорчеванного дерева, уложил на камень перед собой поклажу и развернул.

Белоснежное блюдо сверкнуло на солнце и пустило зайчика, голубая каемочка подмигнула разноцветными бликами, яблочко наливное прыгнула прямо в руку соловью-разбойнику. Установив тарелку, запустил фрукт по кругу. Вскоре донышко задрожало и показало картинку.

— Батя, ты? — прогудел басом кто-то по ту сторону средств волшебной связи.

— Я, кто ж еще, — ворчливо ответствовал Соловей-разбойник. — Ну, как там у вас? Как мать. Как сестры?