Трудности перевода. Воспоминания - страница 19

В 1989 году это был уже совсем другой человек — Шеварднадзе глубоко вник в международную материю и излучал уверенность в себе. В качестве пресс-секретаря министра я имел возможность присутствовать на многих его беседах с иностранными представителями, на понедельничных совещаниях министра с заместителями, а также на заседаниях Коллегии МИД. Коллегия собиралась обычно по пятницам часа в 4 и могла продолжаться без перерыва до 10 часов вечера. Когда мозги у всех уже плавились и Шеварднадзе начинал резюмировать дискуссию, становилось ясно — он не пропустил ни одного нюанса.

Его стиль отличала обстоятельность. Темп дипломатической жизни тогда ещё не был таким сумасшедшим, каким он стал в начале XXI века. Министр иностранных дел мог позволить себе приехать на сессию Генеральной Ассамблеи на две недели. Встречи продолжались с утра до вечера. Как правило, визави приезжали в здание Постоянного представительства СССР при ООН. Садились за стол в актовом зале на первом этаже и беседовали около часа. Шеварднадзе неспешно рассказывал о нашей внешней политике, перестройке и тому подобное. Потом на минутку поднимался в свой кабинет на 6-м этаже с тем, чтобы вновь спуститься вниз уже с материалами к новой беседе. Особенно тяжёлым выдался сентябрь 1990 года. Наряду с обычной «двусторонкой», шли сложные переговоры с американцами по стратегическим вооружениям. Шеварднадзе несколько раз и подолгу встречался с государственным секретарём США Джеймсом Бейкером. Во время краткого перерыва в одной из таких бесед Шеварднадзе, проходя мимо меня, с улыбкой сказал: «Сейчас упаду». Такую жалобу от него я услышал первый и последний раз. В тот вечер делегации предстояло улетать домой. Мы уже сидели в машинах, ожидая выезда в аэропорт, когда Шеварднадзе вспомнил, что не успел переговорить с министром иностранных дел Сомали. Сомалийца разыскали, привезли в наше представительство, пропущенная беседа всё же состоялась.

С президентами, как и положено по протоколу, Шеварднадзе встречался на их «территории». Важными обещали стать переговоры с президентом Албании Рамизом Алиёй в сентябре 1990 года. Долгое время эта коммунистическая страна находилась практически в полной изоляции, поддерживая отношения лишь с Китаем. Беседа с Шеварднадзе в Нью-Йорке, в гостинице «Уолдорф-Астория», была первым контактом между двумя странами на политическом уровне после многих лет отчуждения. «Уолдорф» (там на 42-м этаже находилась резиденция постпреда США при ООН и традиционно останавливался президент США) — гостиница сложная, с несколькими входами. Ситуацию лишь усугубляют повышенные меры безопасности, принимаемые во время сбора высоких гостей. В общем, наш специально привезённый в Нью-Йорк переводчик с албанским языком где-то затерялся. Алию сопровождал лишь переводчик с английским. Мне пришлось вспомнить свои переводческие навыки. Беседа началась с двойным переводом (албанский — английский — русский и обратно). Шеварднадзе, видимо, удалось выполнить главную задачу — «растопить лёд». В конце беседы Алия вполне свободно заговорил по-русски.

(Тогда мне было трудно себе представить, что всего через несколько лет в качестве замминистра иностранных дел России я совершу визит в посткоммунистическую Тирану. Албанцы разместят меня в бывшей резиденции Алии, надо сказать, довольно скромной. Поездка по стране наглядно продемонстрировала — десятилетия догматической коммунистической власти обернулись для Албании полной разрухой.)

Шеварднадзе опасно было злить. В 1989-1990 годах зашла речь об установлении дипломатических отношений с Южной Кореей. В КНДР нервничали, протестовали, требовали отсрочки решения Москвой, по крайней мере, на два года. Приехавший с визитом в Пхеньян Шеварднадзе впервые не был принят недовольным Ким Чен Иром, а его министр иностранных дел в ходе беседы позволил беспрецедентно грубые выпады в адрес Советского Союза. Шеварднадзе сохранил спокойствие, нашёл слова для ответа. Однако эта история имела продолжение. Когда в конце концов было принято политическое решение устанавливать дипотношения с Сеулом, подразумевалась и определённая уступка Пхеньяну. Подписание документа планировалось в Нью-Йорке в сентябре, а сами дипотношения устанавливались бы с 1 января 1991 года. Церемония проходила в одном из кабинетов здания ООН. Перед двумя министрами лежал соответствующий отпечатанный текст, где фигурировала, разумеется, и упомянутая дата установления дипотношений. Представитель Южной Кореи без особой надежды предложил: «А почему бы нам не установить дипотношения прямо сейчас?» Шеварднадзе вынул из кармана ручку, зачеркнул «1 января 1991 года» и вписал «30 сентября 1990 года». Таков урок вежливости, преподанный северянам.