Тур — воин вереска - страница 9

Тут-то его и встретил старик Ян Ланецкий, благочестивый муж. Разговорились. Ланецкий угостил своего нового знакомца вкусным обедом, не поскупился и на пиво, и на трубочку табаку. И не без интереса выслушал пространную повесть о мытарствах юного героя, рыцаря чести, о похождениях его и неудачах последних лет. Искренностью своей новый знакомец сразу старому шляхтичу полюбился. Вникнув в обстоятельства барона, которому по капризу судьбы даже нечего было снести в ветошный ряд, и составив на этого, — по всему судя, доброго, но несчастливого, — человека кое-какие виды, а именно предложить ему обучение детей, Ланецкий пригласил его к себе в имение. Разумеется, фон Волкенбоген сразу согласился, поскольку предложение это было явно лучшее из всех, сделанных ему со дня отъезда из славного города Риги. А чтобы добрый шляхтич, не дай бог, сейчас не передумал (ибо об обещанном за кружкой пива порой жалеешь за чашкой чая), барон признался, что он не только весьма грамотный аристократ, но и врач с некоторым опытом и сможет не только штудии юным господам делать, но и оказывать ещё лекарскую помощь; с улыбкой в задумчивости молвил он, что, во всяком случае, пиявок припустить и дать какому-нибудь негодяю проносное зелье — ему вполне по силам. Был фон Волкенбоген врачом или не был, вряд ли во всём Могилёве это кто-нибудь мог подтвердить или опровергнуть, однако некоторые познания в области медицинской науки он то и дело обнаруживал — старик Ланецкий обратил на это внимание ещё при беседе за обеденным столом.

В Красивых Лозняках молодой барон день-другой осматривался и вёл себя достаточно скромно, но, несколько пообвыкнув, приведя в порядок своё платье, локоны завил, пёрышки почистил и принялся волочиться за всеми девками подряд и тем наделал в прекрасном царстве немалого переполоха.

Крестьяне, которым имечко Волкенбогена давалось в произношении нелегко, скоро окрестили его прозвищем Волчий Бог. Иные мужики, обиженные на барона женихи, прежде других подхватили это прозвище; именно они и постарались, чтобы обидное прозвище за немцем закрепилось. Нрав у этого Волчьего Бога был горячий, необузданный, даже драчливый; особенно необузданность проявлялась, когда «наставник и врач» бывал в состоянии подпития; тогда только Ян и Алоиза могли его остановить; все остальные — домашние, дворовые, заезжие, захожие и прочие, и прочие — либо в страхе бежали от него, либо из уступчивости ему потворствовали. На трезвую же голову барон Волкенбоген вполне походил на доброго человека и даже становился поистине как lux in tenebris, то есть «свет во тьме»: он и старого шляхтича развлекал, повествуя о столичных происшествиях — при дворах и в войсках; и мать семейства, почтенную Алоизу, радовал историями из светской жизни, подчас легкомысленными или двусмысленными, однако интересными и порой даже захватывающими; и для дворни находил презабавные и поучительные побасёнки, особенно для девок, которые за сладкий слух все чувства променяют и себя отдадут (за словцо приятное и ослепнут, и онемеют, и не заметят движения шаловливой кавалерской руки); и, что более всего от него требовалось, толково преподавал чадам основы некоторых наук — большей частью тех из естественных наук, какие имели отношение к уважаемому лекарскому мастерству — химии, физики, биологии.

Из детей Ланецких «наставнику» особенно приглянулся Радим — должно быть, потому, что из всех троих он был старший и, уже учившийся в братской школе, более других знал, быстрее других во всё новое вникал и задавал совсем неглупые вопросы. С Радимом Волкенбогену было легко, а порой и просто интересно. Сам ещё весьма молодой человек, однако уже достаточно тёртый калач, поколесивший по городам и весям и не раз видавший жизнь с изнанки, потому проницательный, как иные домоседы — в более почтенные годы, Волкенбоген быстро разглядел Радима и как-то сказал о нём коротко и точно: «У юного господина есть Царь в голове и Бог в сердце». По некотором раздумьи пояснил: «Царь в голове — это ясность мысли, Бог в сердце — это доброта и любовь...» Будучи трезвый, барон разглагольствовал о греческом и латыни, об истории и философии, причём сверялся порой с братскими учебниками, какие имелись в доме, и весьма хвалил их; он рассуждал также о свойствах природы, коих несомненный авторитет Волкенбогена — величайший из сапожников Якоб Бёме