Тутти Кванти - страница 3
Нет, не палил Бельчук в тигра, и на медведя не ходил, и у кабаньих троп в засаде не сидел, и рыси на воле не видел. Он вообще со зверюгами не связывался («Хищники не должны нападать друг на друга!»), другое дело — сайгаки, лоси, косули… А все эти шатуны да секачи — презенты, знаки внимания, расположения, признательности, благодарности…
В домике открыто не чинились и не чванились. Отчасти это объяснялось тем, что приглашенные всегда были соизмеримого калибра, отчасти — близостью к естеству, к природе: натуральная пища, звери, огонь в печи. Здесь невольно держались проще, грубее, даже маток был уместен — не осквернял рыцарских уст. Светские же манеры и учтивая речь оставались там, в маскарадном зале…
Когда приходили оттуда, возбужденные, с очнувшимися от подводной варфоломеевской резни инстинктами, ретиво принимались за лесные и огородные дары, но, задав работу ножам и челюстям, воскрешая подробности кровавого аквариумного пиршества, постепенно переключались на земные заботы, кое для кого кое в чем сходные с только что виденным — на кого-то точили зуб, за кем-то незримо гнались, кому-то перекрывали кислород, а кто-то сам точил, гнался и перекрывал…
В охотничьем домике расслаблялся нерядовой гость, всякий чем-нибудь ведал — гаражом ли, стройуправлением, птицефабрикой, торгом, лесхозом, коммунхозом, колхозом или, к примеру, лечебницей, вузом, рестораном, комиссионкой, рынком… Некоторые ведали всеми этими ведателями. Само собой, и вопросы за длинным демократическим столом решались нерядовые. Наиболее же деликатные, преимущественно кадровые, обсуждались попозже, когда напористые тенора и басы уже воспевали пламенный мотор в противовес сентиментальному сердцу и удало хвастались: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью». Обсуждались в кругу поуже и за плотно притворенной дверью оружейной…
Покойно и прохладно было в малой горнице — ни печи, ни камина. И подчеркнуто прибрано. Расхристанная горячечная мысль тут несколько подтягивалась, студилась, строжала, обретая целевую остроту. Да и выйдет ли иначе, когда глаз, инстинктивно круглясь, почтительно ощупывает винчестер и монтекристо, берданку и тулки разных поколений, костяной нож эскимоса и копье воина-масая, индейское лассо и китайский лук… Построжав и заострившись, мысль, после обсуждения уже общая, сама теперь предписывает своему коллективному родителю, что предпринять касательно фигурировавших кандидатур: кого пересадить на местечко потеплее, а кого поприжать и на старом, кого подсадить повыше, а кого стащить за штаны пониже, кому позволить только надувать паруса, а кому дать ухватиться и за руль, кого оживить озоном, а кому временно пережать шланг, кого выдвинуть в круги за пределы округи, а кого задвинуть в пределы бесперспективного круга, кого пригласить на ужин, а кем и поужинать… В обороте была тьма глаголов: заласкать, инсультировать, вживить, выкормить, прижечь, дать понять, убрать, заставить взять, пощекотать, сгорбить, позолотить… Извилинные старания эти, лихие в словесах, но хлопотные, порой рискованные в осуществлении, прилагались исключительно ради блага гуртующихся в малой горнице — чтобы не усекались их желания, чтобы сладко елось и пилось, пуховито спалось…
Кстати, спать-то еще рановато, едва за полночь перевалило, а вот часа два во рту куска не было — оголодали.
Потраченные силенки восстанавливали весело, энергично, как после тяжелой, но хорошо сделанной работы. Не мешкая запаливали «кладбищенку» и под «кхы-х», да «ух», да под взаимную подначку безбоязненно входили с ней в клинч. К первым петухам «голубой мокрушник» («Еще одна кличка «кладбищенки», допускается к употреблению в конкурсном порядке») отключал две трети рыцарей; к третьим на лавке не усиживал никто, разве что опираясь бледным челом об уцелевший янтарный кочан… В основном же располагались в непосредственной близости к месту схватки — подле стола, на длинношерстных шкурах северных оленей…
Пробуждение было ломотным, стонным, увечным. И приходилось обычно на полдень. Вяло собирали кавалеры расползающееся сознание в жменю и натужно рожали удовлетворительный ответ на сакраментальное «Где я?». После чего без сопротивления тонули в дилемме: немедля и без оглядки тикать домой, желательно огородами, или погасить проблески сознания и кануть в небытие, желательно без этой рвущей голову и тело боли. Но нежданно грохотало обвалом: «Па-а-адъем!.. По полкам!» И неуместные, казалось бы, здесь казарменные модуляции Бельчука оказывались на удивление действенны, тем паче что завсегдатаи, превозмогая ломоту, поясняли: не армейские полки ждут павших в ночной баталии, а банные, и пути туда — два шага…