Твоё слово - страница 40

Последнии недели я работала. Много работала. Писала порой по три статьи в день, мотаясь по городу в сопровождении Дурика и Бобрика — как будто им действительно заняться было больше нечем. Но, так как в серьезные дела она пока не влезала — просто потому что их пока и не было — они мне не особо мешали.

Ругались, язвили, дурили, лезли по поводу и без, но, в целом, не мешали. Их общество становилось все привычнее — все больше веселило и все меньше раздражало. Порой, конечно, и не так уж и редко, хотелось побыть одной — я не привыкла проводить с кем-то так много времени, но даже это было вполне терпимо.

Мне очень не хотелось это признавать, но врать самой себе — удел тупиц. А что бы обо мне ни думали другие, сама я себя тупицей не считала. Так вот я, кажется, к ним привязывалась. Слава богу, совсем чуть-чуть! Пока я еще не решила, оставаться ли мне в доме Евы и в их компании, это было лишним. Но держать с ними дистанцию было сложно — они просто перли на пролом, заполняя все больше пространства в моей жизни. Такими темпами мы станем лучшими подружками к концу месяца! Вчера вот у нас была пижамная вечеринка. Ну, точнее ночная работа, после которой они отрубились прямо у меня в комнате. Хватило наглости даже залезть в мою кровать. Я бы их согнала на ковер, но и сама была так вымотана, что покорно ютилась у стенки, к утру монополизировав одеяло.

Ева была гораздо тактичнее и, держать с ней дистанцию было легче. С одной стороны. С другой — ее ненавязчивая забота была еще хуже. Недавно мы сидели вместе в гостиной, после обеда, и она сказала:

— Хочешь, я сегодня всех отсюда уведу, и ты побудешь одна?

Как она смогла предложить это так, что я четко поняла — для нее это не проблема?

Я хотела. Очень. И от ее предложения, как будто бы мимолетного, как будто она спрашивала, хочу ли я чаю, почему-то вдруг стало так неловко и тоскливо. Я кивнула, стараясь не смотреть в ее понимающие керамические глаза. Мне одновременно хотелось ее и обнять и кинуть в нее спичку. А чего мне точно не хотелось, так это анализировать свои чувства. Пока я не решила, оставаться здесь или нет, это тоже было лишним.

С Рашем было еще сложнее. Мы виделись не так уж и часто, но больше всего выкинуть куда подальше из своей жизни мне хотелось именно его. Последнее время он начал меня раздражать. Недавно я со злости даже чуть не пнула его по ребрам, но он перехватил мою ногу, а потом так противно-участливо спросил, что случилось и чем я расстроена.

Надо заработать побольше денег и съехать отсюда.

И у меня уже был план, как можно увеличить доход!

Надо сказать, всего за пару недель я умудрилась стать в этом городе, ну или по крайней мере в Третьем Кольце, довольно популярной.

Не хотелось бы себя обманывать, дело, конечно, в том, что в моем мире журналисты знакомы с маркетингом и не брезгуют изучать социологию, так что зацепить людей за больное мне легче, чем большинству здешних писак, умеющих зачастую только пересказывать с неизменным пафосом события дня — большего от них никто и не требует. Я умею больше — поэтому под дверью нашего издательства уже периодически собираются толпы моих верных фанатов. Они хотят знать, как я выгляжу, где я живу и можно ли привлечь к уголовной ответственности за скотский характер!

Так вот, мое имя уже довольно известно, не пора ди начинать брать заказы? Передо мной лежало три предложения: написать разгромную рецензию на оперу популярного композитора графа Виноя; закидать какашками общепит господина Мазыля и обрушиться всей силой праведного негодования на мастерскую «Котелки Ли».

Что же выбрать? Мне бы хотелось подгадить всем трем! Говнишко на душе почему-то бурлило и требовало выхода хоть на кого-то, так что журналистского вдохновения мне бы хватило на всех.

Но господа, не оценившие творчество графа Виноя, не приложили к просьбе билетик на концерт, зато вместо этого сами же и написали мне все тезисы. А я не люблю, когда за меня пытаются сделать мою работу. Сумму они, конечно, предложили такую, что я почти готова продать все свои принципы, которых у меня и так осталось немного, но все-таки в музыке я не разбираюсь от слова совсем, а это значит одно: статья получится дурацкой и поверхностной. Как же довести графа до слез, если я не разбираюсь в том, что он делает? С огромным сожалением я, давя на корню все меркантильные порывы, все-таки отодвинула от себя первое предложение. Скупая слеза почти сорвалась с моих ресниц.