Твои герои, Ленинград - страница 5

— А кто тебя дотащил до медсанбата?

— Не знаю. Спрашивал — не добился!

— Это я тебя, товарищ Викулин, доставил в медсанбат. Сначала ты помогал мне, а потом я тебя тащил.

— Вот это встреча! — сказал я.

Но они не слышали моих слов. Они слишком были заняты друг другом, своей неожиданной встречей.

— Только ты тогда старшиной был? — продолжал Козлов.

— Старшиной… — ответил растерянно Викулин.

— А я тебя не узнал. Вижу, лейтенант, взрослый человек! А тогда совсем мальчиком выглядел…

— А у вас, товарищ майор, тогда всё лицо было в саже. От горевшей машины. Вот я и не узнал вас теперь.

Козлов был взволнован этой встречей. Он встал, прошёлся по землянке, потом остановился около Викулина и положил ему руку на плечо.

— Ты правильно решил. В разведку надо итти коммунистом. А третью рекомендацию я тебе дам! И знаю я тебя давно и в бою был с тобой…

— И то верно! — сказал я.

Что странного в том, что в течение одного и того же месяца на Ленинградском фронте произошли два случая одинаковых по обстоятельствам и исходу. После того, как были написаны эти строки об Ане Вороновой, мне рассказали историю сандружннницы Тамары Кононовой и её брата.

Волна горячего воздуха сбила Аню Воронову с ног. Комки мёрзлой земли засыпали её. Снежная пыль, поднятая разрывом снаряда, долго поблёскивала под лунным светом.

Аня Воронова стряхнула с себя землю и поползла дальше.

Где-то тут, как ей сказали, лежит раненый боец. Связисты, проходившие здесь, слышали протяжный стон из канавы у поваленного телеграфного столба.

Раненый красноармеец лежал на спине. Луна освещала его бледное лицо, его большие, полные тревоги глаза.

Аня узнала его сразу.

— Алексей, Лешенька! Что с тобой?

Она не могла открыть сумку. Пальцы дрожали и не находили застёжки.

— Аня? — спросил раненый.

Удивление чувствовалось только в голосе.

Лицо Алексея Воронова оставалось попрежнему напряжённым.

— Встретились. Полтора месяца… — прошептал раненый.

Аня сидела рядом, растерянная, беспомощная…

— На той стороне лежит комиссар. Он очень плох. Перебиты ноги. Возьми его. Потом придёшь за мной…

— Нет, Алешенька! Сначала тебя.

— Говорю, возьми комиссара. И мою винтовку. За мной потом. Я подожду… Одной тебе не взять меня. Прихвати кого с собой. Меня нельзя волочь. Живот…

— Ты много крови потерял, Лешенька. Не могу я оставить тебя…

Алексеи молчал. Его глаза, не мигая, смотрели на небо.

— Смотри, — сказал он неожиданно громко, с непонятной тревогой в голосе. — По небу плывёт облако, похожее на парусную лодку. Скоро доплывёт до луны и закроет её…

Аня не посмотрела на небо.

— Иди за комиссаром, — продолжал Алексей тихо и вяло. — Одной тебе не взять меня. У меня худо дело. Волочь нельзя. А комиссар, слышишь, стонет…

Аня поцеловала брата в лоб и переползла через канаву. Комиссар не стонал. Он лежал без сознания. Аня взвалила его на спину и поползла назад, по той стороне канавы.

Обратно, к брату, она бежала во весь рост, Санитар, которого она позвала на помощь, не поспевал за ней. Он прибежал к раненому тремя минутами позже.

Дружинница Аня Воронова лежала ничком на груди брата и рыдала.

Мороз крепчал. Ветер развеял облако, похожее на парусную лодку.

Луна светила слишком ярко для ночи.

Алексей Воронов был мёртв.

Где ты в этот час, верный своему слову, дорогой мой земляк! В бою ли, на отдыхе, в госпитале, — привет тебе, товарищ!

Оба они были страстными охотниками. И вечером, возвратившись в землянку, перебивая друг друга, без устали говорили об охоте. Степняк Василий Власов рассказывал о маленькой юркой кречётке и полевой куропатке, о зайце-русаке и рыжей лисе. А горец Бесо Цамаев говорил о кабанах и горной козуле, о дикой куре и орлах, населяющих вершины родной Сванетии.

Потом оба снайпера говорили об охоте на немцев. Власов называл их «фрицами», а Цамаев — «хансами».

Власов иногда впадал в уныние, молчал часами, а потом рассказывал Цамаеву о родной тихой деревне в русской степи, о матери, доброй, милой матери, которая пекла чудесные пироги, о сестре — голубоглазой Наташе, о младшем брате Климе, который мечтал быть подводником.