Творчество Лесной Мавки - страница 16
изумрудный, бирюзовый, лазурный,
но такой же смешной и доверчивый,
как стригунки рязанских лугов.
Сахаром новой песни
кормлю жеребенка с рук,
слушаю напевное ржанье.
А люди везде одинаковы —
то дерутся, то воют с тоски.
К ним нейди с добротой и правдою:
что ни слово, то щерят клыки.
Я пришел не гостем желанным к ним
на изломе земного дня.
Я пришел сюда вечным странником —
оседлать морского коня.
Унеси меня, жеребец-Каспий,
без уздечки, без стремени,
далеко-далеко,
туда, где не заходит солнце,
туда, где не лгут и не предают…
2
Когда блеснет месяц — разбойничий нож,
я выйду разбойником в потемь дорог.
Я душу как ханское злато берёг
и брошу бродяге, как нищенский грош.
Весь шелк этой ночи персидских долин
изрежу ножом моих песен больных…
3
Мне легко бросать на ветер злато,
как береза осыпает листья.
Здесь я буду званым и богатым —
как пророк — не для своей отчизны.
Мне легко бросать на вешний ветер
все слова, что не сберег я для одной…
Как моя непрожитая песня,
горло жжет восточное вино.
4. Гадалка
Цыганки и отрока руки сплелись:
пылающий клен и седой кипарис.
Что книгу судьбы, читает ладонь:
«Всю правду скажу, мой яхонт-рубин!
Нездешней страны ты первенец сын,
в потемках несешь священный огонь.
Ты ранен тоской и кличешь убийц.
Под горло ножа — как счастья просил!
Ты здесь невредим. Убьют на Руси.
Но смертью тебе не кончится жизнь.
В словах будешь жить,
в сердцах будешь жить —
безсмертной души
псарям не добыть!
Небесной страны ты сыщешь ключи…»
Монеты не взяв, исчезла в ночи…
5
Я лесную Россию увидел во сне.
На востоке — тоскую по Лунной Княжне!
Полюбил я печалью иную страну,
как земную юдоль, как чужую жену.
Ночь изрезал ножом моих песен больных —
оттого, что судьбы моей нет средь живых.
Я лебяжью царевну искал на земле —
в меня смехом швыряли, как в юродов-калек.
Я нездешнюю лиру безответно искал,
вам на дудках пастушьих песни неба сыграл.
И тоскую по той, что другим суждена,
что еще не была на Руси рождена…
Бакинская тетрадь
* В юность твою я незваной пришла. *
В юность твою я незваной пришла.
Точно по краешку жизни прошла.
Точно по краю ущелья прошла.
Время — седая зола.
Замерла ночь на гитарной струне.
Древний Баку улыбается мне.
Дымный закат догорел в тишине.
Каспий вздыхает во сне.
Мальчик-волчонок — пронзительный взгляд —
этой тропой шел полвека назад.
Помнят деревья, и камни не спят,
помнит бакинский закат.
Город, печальный и мудрый старик,
помнишь ты ломкого голоса крик,
парня с гитарой таинственный лик,
помнишь бессмертия миг.
Лорелея
Диляре Юсуфовой
Голос свой я оставила скалам,
песню вечную эхо лелеет.
Я прибрежною пеною стала —
Лорелея, твоя Лорелея.
Слушать песни немногие станут,
всем монетные звоны важнее.
Я оставила лик свой туману —
Лорелея, твоя Лорелея.
Были песни — как кровушка горлом,
об ушедших скорбя и жалея.
Но все беды с души твоей стерла
Лорелея, твоя Лорелея.
Нелегко быть любовью Поэта.
Я живая — не муза, не фея.
Я оставила душу рассвету —
Лорелея, твоя Лорелея.
Луч рассвета крадется по скалам,
где я шла, оглянуться не смея.
Я бессмертною нежностью стала —
Лорелея, твоя Лорелея.
Там далёко виднеется парус —
зов надежды, что солнца яснее.
Я в святой твоей песне останусь.
Лорелея. Твоя Лорелея.
Ане
Восточный город, как скрижаль.
Душа обветрена.
Приметой родовой — печаль
тебе начертана.
Повеет горечь между строк —
дыханье Каспия.
Запомни — здесь и твой исток,
дитя славянское.
Господь над всеми суд вершит,
единый праведный…
Здесь родина твоей души
и церковь прадеда.
Кавказские стансы
I. Низами
Здесь в пустыне ветренной и древней
проходил, отринутый людьми,
свойственником птицам и деревьям,
царственным бродягой — Низами.
И как русский сказочник, не каясь,
созидал мечтою корабли,
обещал любимой алый парус.
Алый парус распускался — нар-гюли[1].
Пусть века, что лепестки, слетели.
Кто погибнет юным — вечно юн.
Вечность помнит, как прекрасной Лейле
роковую песнь сложил Меджнун[2].
II. Брат и сестра
Милая Русь, баджи[3]!
Были одной землей,
жили одной судьбой.
Не поддавайся лжи,
не воздвигай межи.
Россия, Господня дочь,
Кавказ ли не Божий сын?