Творящие любовь - страница 9

— Что случилось? — поинтересовался Фредди.

— Ребенок лежит поперек, — мрачно констатировала миссис Рамирес. В ее глазах полыхала тревога. — Он должен идти головой вперед, вот так… — И жестом показала, как именно, глаза ее казались янтарными в свете свечи. — А ребенок вашей жены лежит вот так… — и провела рукой поперек своего живота.

Прежде чем Фредди смог ответить, они услышали слабый стон Дороти-Энн из соседней комнаты и быстро вернулись к ней.

— Что с тобой? — спросил Фредди.

— Я услышала, что вы шепчетесь, — чуть слышно пробормотала она. У нее на бровях все еще блестели капли пота, глаза казались стеклянными. — Мой ребенок… мой ребенок умирает, правда?

Миссис Рамирес сурово посмотрела на нее и перекрестилась.

— Не говорите так, — проворчала она.

— Нет. Я знаю, что это правда. Я наказана, и мой ребенок умрет.

Удивленный ее словами, но, сознавая, что его молодая жена практически бредит, Фредди убрал влажные волосы со лба Дороти-Энн и мягко спросил:

— Наказана? За что? Ты не сделала ничего такого, что заслуживало бы наказания, дорогая.

— Нет, сделала, — простонала Дороти-Энн. Она снова чувствовала себя измученной, ей хотелось избавиться от страха, нахлынувшего на нее. Глаза ее закрылись. Но она прогнала сон, решив сказать все, вытащить правду на свет божий. — Ты не знаешь, Фредди. Только прабабушка понимала. Она защищала меня, но теперь ее нет, и я должна заплатить.

— Дороти-Энн, ты говоришь глупости.

— Нет, Фредди. Теперь я должна заплатить, — проговорила она, дыша поверхностно и тяжело.

— Бога ради, да за что же?

— Я… я убила мою мать. Я убила ее, а теперь и прабабушки больше нет… Она одна… — Ее голос прервался.

— Она одна что?

— Понимала, — еле различимым шопотом прошептала Дороти-Энн.

В тот день, когда Элизабет-Энн Хейл и ее четверо детей оказались в самом центре Манхэттена, жара достигла девяноста шести градусов по Фаренгейту, и Нью-Йорк напоминал раскаленную печь. Асфальт на улицах плавился под ногами, а здания, казалось, расплывались в душном воздухе, обволакивающем их стены.

— Куда едем? — спросил шофер такси, нанятого у Пенн-стейшн, как только Элизабет-Энн уселась рядом с ним на переднее сиденье. Он озабоченно поглядывал на детей, возившихся сзади, но, взглянув на Элизабет-Энн, смутился.

В свои тридцать три года она не была красавицей, но волнение делало ее лучезарной. У нее было приятное лицо с прямым тонким носом и блестящими глазами, напоминающими великолепные аквамарины чистой воды. Несмотря на это великолепие, главным ее украшением были длинные пшенично-золотистые волосы, на зависть густые и здоровые. Она безжалостно заплетала их в косу и закалывала, чтобы они ни за что не цеплялись. Белая блузка и длинная серая юбка из набивного ситца выгодно подчеркивали талию. Шею украшал медальон — цветок анютиных глазок в стекле, подаренный ей мужем ко дню помолвки.

Элизабет-Энн взглянула на водителя широко открытыми глазами, блестящими на загорелом лице.

— Вы не могли бы порекомендовать нам какую-нибудь гостиницу? Приличную, но не слишком дорогую? — спросила она.

— Конечно, могу. В этом городе сотни гостиниц.

В зеркало ему были видны три девочки и маленький мальчик на заднем сиденье. Багажник машины, заполненный вещами, не закрывался до конца. Автомобиль даже присел немного под таким весом.

— «Мэдисон Сквайр» — хороший отель. Не дешевый, но и не дорогой.

— Пусть будет «Мэдисон Сквайр», — ответила женщина, подумав при этом, что они все равно там остановятся, хотя бы и на одну ночь, даже если это окажется слишком дорого. Путешествие всех утомило, а утром они смогут найти другую гостиницу. А потом она первым делом займется поисками квартиры для себя и детей.

Такси влилось в поток машин.

— Откуда вы приехали?

— Из Техаса. — Ее голос звучал чисто и резко.

— Никак не могу понять вас, людей из провинции. Зачем ехать на каникулы в этот грязный, шумный город, когда у вас дома свежего воздуха сколько душа пожелает?

— Мы не на каникулы. Мы будем здесь жить.

Таксист покачал головой.

— А я-то не могу дождаться того дня, когда смогу бросить все это и купить маленький домик где-нибудь в глуши. Особенно когда такая жара.