Твой час настал! - страница 8

Мстиславский  погрозил пальцем.

— Не об том ты речь заводишь, не для того ты позван, чтобы тут пустые речи говорить. Мы с тебя хотим взыскать все, что твой зять пересылал тебе и твоей дщери. Сколь передано жемчугу, камней и всякого узорочья, сколь потрачено на тебя, — все возвернешь! А еще дашь слово и крестное целование, что дщерь твоя и никто из ее рода не станет претендовать на царство, и вы с дщерью будуте стараться примирить с нами короля. Или положишь на сем крестоцелование, или остаться тебе навеки в заточении.

Оробел бы Мнишек, по нраву своему взмолился бы перед русскими боярами, да умел увидеть, что ничего у них не вымолить. Со смешком отвечал:

— Знать бы, вашим милостям, бояре: каждый может отдать только то, что у него есть, а чего нету, как отдать? Где жемчуга, где камни, где узорочье? Все это вы уже отняли у моей дочери, прихватили и то, что имелось у ее боярынь и прислуги. Осталась она в ночном платье, а по вашему в одной срачице. Я и польские гости  знаем, что отнятые у нас драгоценности и платья не в казну пошли, а оказались на боярских женах.

— Ты еще смеешь нас упрекать! — вскричал Татищев и, поднявшись с лавки, замахнулся на Мнишка.

— Остудись! — остановил его Мстиславский. — Посидит бобр на хлебе и воде, вспомнит, что еще не вернул в казну. На то тебе наш боярский приговор, Мнишек: ты остаешься здесь, пока мы не узнаем, как можно будет сойтись с королем, а ты уплатишь, что тебе передано из царской казны.

Перед Шаховским и его спутниками — город Путивль. Но не поспешал воевода в свой город. Остановился в лесочке. Расседлали коней, пустили на свежую траву. И самим нашлось, что поснедать. Костер не развели, чтобы не привлечь внимания городской стражи.

— В город пойдем? — спросил Молчанов.

Шаховской усмехнулся.

— Куда же нам мимо?

К рассвету посвежело. Шаховской проснулся. В лесу еще держался сумрак. Молчанов спал, закутав голову от комаров полами кафтана. Богданки рядом не было. Ни седла его, ни конской сбруи. Шаховской поспешил к коням. И коня Богданки — нет. Утек жидовин. Шаховской не очень-то о нем пожалел. У каждого своя дорога. И в диком воображении не представилось бы, какая предопределена с ним встреча.

Побудил Молчанова.

— Богданка ушел.

— Ну и сатана с ним. Чего его брал?

— Из жалости...

— И жалости не стоит. Чего делать будем?

— Приведем себя в божеский вид, а там повиднеет...

Искупались в речке, почистились, не княжеский въезд в город, да с дороги, каков спрос?

Когда Шаховской явился в воеводской избе перед городовым приказчиком, тот онемел от страха. Еле выдавил из себя:

Откуда явился, воевода?

— Не боись! Не с того света. А вот тебе царский указ, быть мне воеводой в Путивле.

Шаховской протянул приказчику свиток. Приказчик руку отдернул и попятился.

— Какого царя указ?

Шаховской усмехнулся. Любил насмешничать над угодливыми душонками.

— У нас один царь в Москве.

— Ежели от царя Дмитрия...

Шаховской перебил:

— А царь Дмитрий, чем тебе не царь, червь ты дождевой?

— Ныне... — едва вымолвил приказчик, но Шаховской опять его перебил:

— Ныне царствует в Москве царь всея Руси Василий Иванович Шуйский. От него и указ!

Приказчик на шаг придвинулся к Шаховскому, протянул руку за указом. Развернул свиток и глянул на подпись. Подпись Шуйского и к ней царская печать. Повеселел.

— Отлегло, князь! Опасался, что вышел ты из Москвы при одном царе, а прибыл сюда при другом. Пришлось бы тебя схватить и в съезжей избе держать до царского повеления.

Шаховской рассмеялся.

— Ха! Меня схватить? Кабы я вас тут всех не схватил! Почему не спрашиваешь, что в Москве подеялось?

— Потому не спрашиваю, что ты ближним был к царю Дмитрию. Не чаяли не токмо воеводой, а живым тебя увидеть.

Шаховской построжел  и приказал:

— Скликай моим именем людей городских и посадских, детей боярских, дворян, служилых. Я им изустно поговорю!

Приказчик ушел распорядиться. Молчанов спросил вполголоса:

— Гляди, князь, кабы нас не побили!

— В Путивле нет на меня битков, и каменьев на меня не сыщется!

Народ собрался. Толпа разрасталась. Бегом сбегались послушать своего воеводу. О том, что царя Дмитрия объявили Расстригой наслышаны. А в толк никто взять не мог, как это царствовал дьякон, коего всякая московская собака в лицо знала.