Твоя воля, Господи - страница 13

Но шельма — девка однако! Шить — вышивать не любит, уборка и та лишь бы поскорей. А что брату любимому отмочила?! Попросил раз почистить шинель от грязи, второй раз, третий. А уж грязь у нас в Павловской всем грязям грязь. Густая да жирная, как сметана. А засохнет — зубами не отдерешь. А Дуня‑то, Дуня, нет, до чего же хитра девка: сверху почистила, а снизу подрезала чуток. Раз чуток, да два, да пять — вот и шинель по колено. Хотела поколотить, да Вася отстоял. А зря, надо бы поучить, хоть и большая уже.

Ох, девки — девки, хоть свои вы, а чужие. Манечка вот маленькая еще, аккуратная, послушная. Эта не будет вытворять всяко — разно, как Дуня. Бог даст, разберут вас. Хоть бы хорошим людям достались. Приданое с детства готовится. Смутное, правда, нынче время, да Бог даст переменится к лучшему. В Ростове, в банке каждой к свадьбе отложено. Не ахти капитал, но все ж… Господь милостив, не пропадет в трудах нажитое добро.

Мальчики мои, мальчики. Павлик, Володя, Гришенька маленький. Что вам, родные мои, надежда моя и гордость, что вам судьба сулит? Вася выучится, учителем станет, родные изо всех своих сил помогут вам выучиться, встать на ноги. Бог вас не оставит.

Конечно, жизнь нелегкая, но все пока, слава Богу, неплохо. Дело идет, поит и кормит, на черный день и ахову субботу отложено. Дети хорошие — умные, работящие, способные. Конечно, копейка счет любит. Доход не был бы таким, окажись он в руках Захара. Не то, что промотал бы, прожил, нет, а доверил бы нестоящим людям, не смог бы скопить, собрать, положить в банк, сколько сейчас удается. Пусть уж лучше работает, а капиталом распоряжаться будет она сама. А то вот как Васикин, земляк, домину вон какую отгрохал всем на загляденье и на зависть тоже. Красив дом, красив, нечего сказать. Одна зала чего стоит — окна, стены, паркет какой. Скажи на милость, куда занесло мужика, дворец да и только. А весь в долгах, как в шелках, говорят. А он веселится — поет, дети тоже. Не смогла бы она так, не смогла…

А вот поди ж ты, видно Захару нет — нет и тошно станет дома. В таком уютном хорошем доме, в такой приличной семье, с такими послушными детьми. Чего ему не хватает? Чего ему надо? Ну выпьет там по праздникам или даже без них лишку, ну побьет стопку — другую тарелок. Даже было самовар с чайничком заварным горячие прямо со стола в окно выбросил, когда явился во хмелю. Опять же ни крику, ни скандалу. Побушевал, проспался и за работу. _>(После такого особенно хорошо работает. Заработает, все постачит побитое — разбитое да еще дважды на такое останется.

А вот почему он дважды убегал к цыганам? Во второй раз так долго кочевал, пришлось разыскивать. Привезла на Дрожках хозяина. Ни суконной тройки с котелком и тростью, ни сапог почти что новых, в чем ушел на базар, ни серебряного брегета с боем и двумя крышками, ни цепочки серебряной же с брелками. Вот так, босой, в чьих‑то дырявых

портках и своей исподней рубашке — а в глазах такая забубенная удаль, такая сладкая печаль, такая улыбка, такое счастье безмерное во всем его существе, что даже и ругать не хочется. Погулял хозяин, погулял… Трясется на дрожках и тихо так напевает

Не вспоминайте меня, цыгане!

Прощай, мой табор, пою в последний раз! Хорошо, что хоть тихо и что вечером ехали. Мало кто видел. Сраму меньше.

Откуда ей было знать, умной, правильной, работящей, энергичной, прижимистой и рациональной, которой вот уже сорок лет нет на свете, что тогда, почти сто лет тому назад, имела она в мужьях художника и романтика, ранимого и беззащитного человека, чья душа хотела воли, а глаз искал прекрасное. И его счастье, что он не дожил до еще более тяжких времен. Он умер от холеры. Он, который пил только кипяченую воду, мыл руки, вероятно, не реже хирурга, который боялся заразы пуще, чем кары небесной. Она же его и настигла. Он счастлив тем, что не дожил до того страшного часа, когда по неосторожности с охотничьим ружьем Володя застрелил семилетнего Гришеньку. Не видел Захар Иванович всей дикой бессмыслицы гражданской войны, как чеченец из Дикой дивизии застрелил его деверя Никифора прямо в доме, на глазах у семьи, что так любила одинокого бессемейного дядю, а дядя любил племянников как родных детей. Не дожил Захар Иванович до раскулачивания, когда отобрали не только дом и пустующую мастерскую, а все из дома, включая грязное белье, что было приготовлено для стирки. Дочери в это время жили семьями: Нюня за яркокрасным, Дуня скорее за беловатым.