Twinfinity Soul (СИ) - страница 15

Когда Братья и Сестры выходили на свой пост — я решался присоединиться к ним, спокойно и молча. Никто не хотел принять меня в Троицу свою, кроме Брата Савелия. Он позволил мне стоять у плеча его, но только при одном условии:

— «Не смей снимать свою маску. Даже если уйдёшь с поста — не снимай».

Мне было… грустно принимать подобный тон, слетающий с губ моего верного товарища. Грубый, чёрствый, сухой. Раньше я слышал лишь радостные напевы и наблюдал за его яркой улыбкой, а сейчас он смотрит и разговаривает со мной, как с чужим. Он перестал называть меня Братом своим, называя меня лишь по имени.

Словам его я не противился — держал маску на лице своём, скрывая свой порок от глаз чужих. Повиновался его воле и оглядывал каждый закоулок в поисках грешных душ. И если я видел крест грубый на шее крестьянина — место ему на костре. Вор должен остаться без руки, а убийца — без головы. Так я и судил людей невинных… с каждым прошедшим мгновением. Во сне и наяву.

Часы шли незаметно, медленно. Нарост на моём лбу медленно прорастал в сторону чёрного неба, превращаясь в маленький, чёрный рог. Это рог нагонял страх в моё сердце, ведь с каждым своим пробуждением я замечал его рост. Лишь сильнее я верил в Руку Даемонову, тронувшую моё тело… и лишь больше я задавался вопросом: «Почему?». Голод становился для меня единственным чувством, от которого я не мог избавиться. Вопросами одними я не смогу себя прокормить.

Каждый раз, укрывая своё лицо маской, я стучался в двери Обеденной и протягивал руку каждому, кто откроет мне дверь. Я выпрашивал еду у Братьев и Сестёр, а взамен — благословлял их за щедрость, забирая свою деревянную тарелку, на которой лежали то обрубки, то огрызки от еды прошлой. Меня можно было сравнить с бездомным, с нищим, или даже с попрошайкой.

Как же так? Почему Братья и Сестры мои отрицают моё существование? Плюют мне в душу и проклинают меня, даже когда я благословляю их молитвами? Сердце моё было готово разорваться от горя с каждым подобным моментом. Тот, что являлся Сыном Святым — поистине чистым и верным богу нашему — вышедшим на свет приличным и умным чадом, ставший примером для всего и вся… тот, что нёс добро и благословления каждому мученику и священнослужителю, Брату и Сестре, отчему, попам и Матерям Пресвятым, — лежит в прогнившем складу и питается помоями. Нет теперь места мне ни в церквях, ни среди Братьев своих. Ни на земле грешной нет места… ни на небе тёмном.

«Брат Иорфей». — услышал я сквозь скрип прогнившего дерева и досок. Голос нежный, мягкий, и довольно знакомый. Перед тем, как взывать к этому голосу, руки мои поспешно схватились за маску, прикрыв ею лицо моё. Маска эта едва держится на остром наконечнике шляпы моей, ибо рог упирается в самый край маски этой.

Не успел я воскликнуть: «Кто здесь?», как передо мной появился знакомый образ. Лицо знакомое, оклеймованное пламенным касанием. Из губ её вышли слова тёплые, а руки, что прижимали что-то к груди её, медленно начинали тянуться ко мне:

— «Прости меня, если я прерываю трапезу и отдых твой… Вот. Возьми».

В руках Сестры я увидел слегка обугленные картофелины, размером со спелое яблоко. И она протягивала мне их со словами нежными.

Мне было страшно за судьбу её. Она нарушала множество указов и правил, приближаясь ко мне. Подписывала себе очередное наказание! Может, я и боялся за неё, — сердце же моё шептало истину скрытую: Она тоже боится. Только чего именно она боится? Меня, или судьбы моей? На вопросы эти могла ответить только Сестра Элиза, и никто более.

«Я… благодарен». — мне нечего было сказать ей. Все, что могло выйти из моих губ — благодарности. Аккуратно принял я тёплый, мягкий картофель из рук её нежных, медленно очищая клубень этот ногтями грязными. Питаться дарами этими я не решался, ибо придётся мне снять маску перед Сестрой своей. Страх мой невозможно было скрыть.

Пока я молчаливо мял картофель в своей руке, — Сестра Элиза, с волнением в глазах её, села рядом со мной. Оглядела меня и положила все дары на колени свои, добавив к ним припрятанную среди одеяний морковь и чеснок. Очищенные и свежие. На уме её вертелась мысль, которой я жутко боялся. Если не сейчас, то совсем скоро она захочет снять с меня маску и увидеть то, что спрятано за ней. Даже я боялся увидеть то, во что я медленно превращался. И я не ошибся со своими догадками. Сестра протянула ко мне свои ладони, буквально показывая мне свои намерения, но руки мои были быстры. Они сильно прижали маску эту к лицу моему, не дав ей коснуться её первой.