Ты мне, я тебе - страница 8

Я вытянул руку и коснулся её ладонью. Шёлковая ночная рубашка была тёплой. Моя рука легла на её бедро. Она не двигалась. Примерно через минуту моя рука скользнула вперёд и принялась за работу. Пальцы медленно, умело и осторожно разводили огонь.

Она пошевелилась, легла на спину и сонно пробормотала:

— Ах, дорогой… О Господи… Какой же ты…

Я, разумеется, не раскрывал рта и не оставлял своего занятия…

Прошло две минуты.

Она не двигалась.

Ещё минута. Ещё.

Не шелохнётся! Сколько же она так будет лежать?!

Я удвоил усилия.

Почему же она молчит? Что за странная скованность, отчего она как замороженная?

Как вдруг я понял. Про Джерри-то я и позабыл! Я так распалился, что все его инструкции вылетели у меня из головы. Я действовал не в его стиле, а так, как привык! Его система была гораздо сложнее. До смешного. До бессмыслицы. Но она-то была приучена именно к ней! А теперь заметила, что что-то не то, лежит и пытается догадаться, в чём дело.

Но было уже поздно менять что-нибудь. У меня не оставалось иного выбора, как продолжать в том же духе.

И я продолжал. Женщина сжалась, как закрученная пружина. Я ощущал её искрящее напряжение. У меня выступил пот.

И тут она негромко застонала.

В моём мозгу пронеслись жуткие картины: что, если она больна? Если у неё сердечный приступ? Может, мне лучше убраться, пока не поздно?

Она застонала громче и неожиданно с криком «Да, да, да, да, да!!!» взорвалась, как бомба, у которой огонь дополз по бикфордову шнуру к взрывчатке. Она обхватила меня обеими руками и набросилась, как лютый тигр. Или тигрица.

Я и не представлял себе, что женщина способна на то, что делала со мною Саманта. Она превратилась в смерч, слепящий вихрь, вырвала меня с корнем и понесла в небесные края, о существовании которых я и не подозревал.

Я оставался пассивен. Я ничего не мог. Я был беспомощен, как щепка в водовороте, как ягнёнок в когтях у льва. Ещё хорошо, что я вообще не задохнулся.

Я полностью подчинился бешеной фурии, и шторм бушевал, не переставая, десять, двадцать, тридцать минут — кто мог измерить? Я здесь не собираюсь никого развлекать описанием пикантных подробностей, я не перебираю грязное бельё в присутствии посторонних. Не обессудьте, и надеюсь, что моя сдержанность никого не разочарует. Что касается меня, то разочарованием и не пахло. В завершающем пароксизме я испустил вопль, который должен был поднять на ноги весь квартал, и с этим воплем я кончился. От меня осталась сморщенная пустая кожура.

Саманта же попросту отвернулась и сразу заснула, как будто просыпалась, чтобы выпить стакан воды.

Ничего себе! Я тихо лежал, медленно приходя в себя.

Как видите, я не ошибся тогда про складку на её нижней губе. Собственно, я не ошибся ни в чём касательно моей безумной затеи. Полный триумф! Я лежал в состоянии блаженного полузабытья.

Интересно, который час? У меня не было подсветки на часах. Лучше, пожалуй, не задерживаться. Я сполз с постели и с меньшими предосторожностями, чем раньше, побрёл на выход — вокруг кровати, в коридор, вниз по лестнице, к двери. Вот плащ и шлёпанцы. В кармане плаща лежала зажигалка. При язычке пламени я посмотрел — без восьми два. Позже, чем я предполагал. Я открыл дверь и вышел в чёрную ночь.

Теперь я начал думать про Джерри. Как там он со всем справился? Выбрался благополучно? В кромешной тьме я подошёл к проёму в зелёной изгороди.

— Привет! — шепнул голос рядом со мной.

— Джерри!

— Всё нормально? — спросил Джерри.

— Фантастически, — ответил я, — грандиозно! А у тебя?

— Тоже, — сказал он, и в темноте сверкнула его белозубая ухмылка. — Ай да мы, — шептал он, придерживая меня за локоть. — Вик, ты был прав, всё сработало без единой задоринки! Классная штука!

— До завтра, — оборвал я его. — Ступай к себе.

Мы разошлись в противоположных направлениях. Я вошёл в свой дом и через три минуты уже был в своей постели рядом со своей крепко спящей женой.

Наутро было воскресенье. В половине девятого я спустился в пижаме и халате, чтобы приготовить завтрак для всей семьи. Мальчики — девятилетний Виктор и семилетний Уолли — ждали меня внизу.

— Привет, пап, — сказал Уолли.