У порога великой тайны - страница 7
Незаметно пролетели четыре года. Его потянуло на родину. Потянуло неудержимо. И вот он снова в Болонье, снова в университете, где познал и радость и горести.
Теперь он посвящает все больше времени ботанике, хотя не прекращает и врачебной практики.
Однажды весной у себя во дворе он остановился возле грядки. Из рыхлой, хорошо увлажненной почвы на него глядели ростки тыквы. Он присел к одному из них, рассматривая два первых зародышевых листочка. Крепкие, темно-зеленые, они торчали словно ушки.
Мальпиги задумался. Какова роль этих листочков? Почему они появляются сразу, едва росток вылезет из почвы? Для чего-то, значит, они нужны растению… Мальпиги осторожно сорвал оба зародышевых листочка и воткнул возле искалеченного ростка палочку, чтобы потом можно было сразу найти подопытное растение.
В последующие дни Мальпиги убедился, что проросток, лишенный листочков, перестал развиваться, а потом и вовсе погиб, в то время как его соседи бурно росли. Значит, без листьев молодое растеньице гибнет! Не следует ли из этого, что удаление листьев гибельно и для взрослых растений? Возможно, неправ Аристотель, утверждавший, что рот растения находится только в земле!
Мальпиги старается в строении листа найти ответ на мучающие его вопросы. Многочасовые наблюдения в микроскоп приводят его к новому открытию: он обнаруживает на нижней стороне листа какие-то крохотные щели. Для чего они служат? Ученый так и не смог дознаться. Увы, и микроскоп не всесилен!
Но все-таки листья играют какую-то роль в питании растений. И Мальпиги записывает: «Сырой сок, воспринимаемый корнями из почвы, поступает сначала в листья, где он переваривается при содействии света, а затем двигается обратно в стебель и корни — уже в виде питательного, пригодного для усвоения сока».
Сколько еще в этом «переваривании сока» наивного, навеянного слишком прямолинейным сопоставлением животного и растительного организмов! И какой удивительный проблеск мысли — «при содействии света»!..
Мальпиги отослал в Лондон, в Королевское общество, которое являлось тогда общеевропейским научным центром, первую часть своей «Анатомии растений». В те же дни подобную работу представил и английский ученый Неемия Грю. Он тоже изучал с помощью микроскопа строение растений, тоже видел щели на нижней стороне листьев и тоже не смог разгадать их назначения. Оба ученых работали независимо друг от друга, оба увлеклись микроскопом, после того как Роберт Гук его усовершенствовал, оба пришли к одним и тем же выводам.
В Королевском обществе решили: заслушать оба доклада в один и тот же день — 29 декабря 1671 года.
В те годы Мальпиги казалось, что он обрел покой, нужный ему для работы Теперь он может, вооруженный скальпелем и микроскопом, отдаться целиком науке. Скопив денег, он купил виллу, но не в Кревалькоре, где была под боком враждебная семья Сбаралья, а в Кортичелли.
В том же году в Болонье в его квартире возник пожар. Огонь пожрал рукописи, микроскоп.
И вот, спустя пять лет после пожара — разгром виллы в Кортичелли. Да, теперь он понимает, что пожар в Болонье не был случайностью.
Снова все уничтожено. А ему пошел шестьдесят второй год…
Он не сдался. Но через два года ему в третий раз пришлось покинуть Болонью, чтобы уже больше не вернуться в родной город. Папа Иннокентий XII, проявлявший заботу не только о душах, но и о своем бренном теле, давно уже приглашал его к себе в Рим в качестве лейб-медика. И Мальпиги приглашение принял.
Спустя три года папский лейб-медик Марчелло Мальпиги скончался в Риме от удара.
На его метрике священник в Болонье написал: «Сей Марчелло стал мировой известностью, особенно в медицине».
Мальпиги действительно приобрел мировую известность. Но потомки больше всего оценили не его врачебную деятельность, а то, что он одним из первых смело, широко применил микроскоп для исследования живых организмов. Потомки оценили и то, что Мальпиги сделал попытку разгадать роль листьев в жизни растений.
Смутная догадка, оброненная в саду Ликея Феофрастом и затерянная в веках, возникла снова почти через двадцать столетий. Правда, рассуждения Мальпиги тоже еще очень неясны. Но ни физика, ни химия XVII века не смогли бы предоставить ученому данных для более основательных выводов.