У самой границы - страница 6

— Батяня!

Яшка вскочил. Страшная боль пронзила все тело. Скрипнула дверь, показалось знакомое, темное в сумраке лицо Али-ага.

— Тихо, Ёшка, тихо,-сказал он.- Сейчас громко нельзя… Идти можешь? Надо с отцом проститься, хоронить пора.- Яшка замер. Али-ага горестно почмокал губами: — Сутки не давали подойти к телам убитых. Часового ставили…

Сутки. Значит, Яшка целые сутки был без памяти.

Кисти Яшкиных рук, ободранных о камни, саднили и кровоточили. Али покачал головой, вывел Яшку с сеновала в низенькую мазанку, где хранилась упряжь, поджег кусок тряпки и горячим пеплом чуть ли не с искрами засыпал Яшкины раны. Теперь, когда доктора не стало, в поселке снова единственным лекарем был мудрый Али-ага. Яшке посчастливилось, что подобрал его именно Али-ага.

Но вид каморки на заднем дворе почтовой станции отозвался в Яшкиной груди мучительной болью. Сюда, в эту мазанку, уходил отец, когда приезжал к нему брат молодого доктора Василий Фомич. Сюда собирались и русские, и курды, и туркмены, и азербайджанцы — все бедняки, а их, мальчишек, рассылали по улицам поселка, чтобы дали знать, если с казачьего поста поедет кто-нибудь чужой.

Сколько раз Яшка стоял караульщиком у стенки мазанки. Он жадно ловил голос отца, говорившего всегда быстро и горячо. Как гордился Яшка, когда отец выступил на митинге и его выбрали председателем поселкового Совета. Теперь отца нет. Страшно! Немыслимо! Невозможно поверить!

Али-ага осторожно прикрыл дверь мазанки. Оба вышли на улицу. Солнце уже село, наступили сумерки. Из караван-сарая, где разместился эскадрон, доносились громкие крики подгулявших казаков.

Прямо навстречу Яшке и Али-ага выскочил из-за угла дома пьяный казак Кандыба, тот самый, что ударил Яшку плетью. Яшка инстинктивно отпрянул. Но Кандыба был сейчас настроен миролюбиво. Он глупо захохотал, хлопнул себя ладонью по голенищу и уже направился было своей дорогой, как вдруг резко повернулся и сунул Яшке под нос кукиш:

— Вот она твоя… Советская власть! Хватит! Вы поносили, теперь мы поносим! — Снова хлопнул себя ладонью по сапогу. На пьяном казаке были брюки и сапоги Яшкиного отца. Яшка рванулся было к Кандыбе, но жилистые руки Али-ага удержали его…

…Гроб с телом отца стоял на столе. У изголовья, закрыв лицо руками, рыдала мать. В комнате стоял душный запах тлена и ладана. Первое, что увидел Яшка, пробравшись сквозь толпу к столу, две маленькие дырочки — следы пуль на открытой груди отца. Из ран и сейчас еще сочилась сукровица. Мать Алешки Нырка осторожно стирала ее чистыми комочками хлопка, будто боялась причинить Григорию Яковлевичу Кайманову боль.

— Не молчит кровь… — произнес по-курдски Али-ага. Яшка вздрогнул: где он видел такие же две маленькие дырочки? Мысли мелькали. Ни на одной он не мог остановиться…

Вдруг все стали торопливо прощаться с покойным. Кто-то сообщил, что казаки снова собираются пойти по домам.

На кладбище собрались почти все жители Даугана. У широкой ямы стояли на табуретках два гроба. Над одним из них склонился Василий Фомич Лозовой — старший брат доктора Вениамина — в форме железнодорожника. Плечи его сотрясались от рыданий. Яшка услышал в темноте пофыркивание лошадей, звяканье уздечек.

— Прощай, Веня, прощай, братишка… — тихо говорил Василий Фомич.

Рядом, у гроба Яшкиного отца, словно окаменев, стояла мать.

Никто не произносил речей, не отпевал покойников. Знали, большевиков не отпевают. Яшка смотрел в белое лицо отца и мучительно вспоминал, где он видел такие же дырочки, как следы пуль на груди отца? И вдруг вспомнил: вчера у себя на пальце — две ранки от укуса гюрзы. Две красные точки возле ногтя — и не стало пальца. Две дырочки от пуль — и не стало отца…

Яшка замер, поразившись мысли, которая вдруг пришла ему в голову. Никому не сказав ни слова, он стал осторожно выбираться из толпы окружавших могилу мужчин, женщин, детей, вышел на дорогу и во весь дух побежал в поселок, сшибая ноги о камни и коряги.

Вот почтовая станция, таможня, дальше — стена раскинувшегося широким четырехугольником караван-сарая. Во дворе полно казаков. На улицу выходят окна «номеров» для приезжих. Четвертое окно. Это — комната, где только вчера доктор делал ему операцию. Осторожно толкнул створки. Окно не заперто. Раздвинул стоявшие на подоконнике банки и склянки с заспиртованными лягушками и ящерицами. Через мгновение он был уже в комнате, открыл дверь, выходившую во внутренний двор караван-сарая. Во дворе несколько костров, вокруг которых пьяные казаки горланят песни, чистят винтовки. Это казаки пришлые. Своих, дауганских с погранпоста, тут видимо нет. Ни один житель Даугана не разожжет костер в открытом месте: на огонь всякая нечисть лезет — и фаланги, и скорпионы, и змеи…