У самых брянских лесов - страница 12
— Тут брянским лесам и конец? — спрашивает Пашка.
— Да нет. Этот городишко неведомо как затерялся в брянских лесах. А сами-то леса брянские, почитай, и до Москвы тянутся — не в одну сотню верст уложишься…
Теперь мы едем уже не одни. Много дорожек проторено из дремучих лесов, из зеленых дубрав, из деревенек и хуторов. И все сбегаются к одной широкой дороге, ведущей в город Ревны.
По дороге катят и ладно сбитые, крепкие телеги, и жидкие, тряские дроги, и даже настоящие фаэтоны. На привязи возле телег и дрог — коровы, бугаи и разных мастей и возрастов лошади. Около возов вольно гарцуют стригунки-жеребятки, прижимаясь временами к бокам кобыл. На возах — телята, овцы, свиньи.
Мужики в по-праздничному белых холщовых рубахах, в белых портках и в лаптях с белыми онучами. На черных поясках болтаются кожаные карманчики — мошны с деньгами.
Бабы с высокими кокошниками на головах, разукрашенными стеклянным мелким бисером, девки в цветастых сарафанах и таких же подшалках-платках, в плисовых безрукавках-хустках.
Все едут купить, продать да себя показать и на людей посмотреть…
Наконец мы на ярмарке. Обширная площадь сплошь забита телегами и дрогами.
— Подворачивай сюды, Григорьевич! — зазывает детина с пышной черной бородой. — Соседями будем.
В нос бьет запахами дегтя, конского навоза и пота, свежескошенной травы. Шум, гомон. Свистят вокруг свистульки, глиняные петушки — это надрываются ребятишки, надув щеки и выкатив глазенки.
Оглядевшись вокруг, в самой гуще толпы мы видим волшебную карусель. Она вертится, поблескивая на солнце, словно кокошники у баб, украшенные стеклянным бисером.
— Ну, ребята, пошли ярмарку поглядим…
На зеленой траве, поджав под себя ноги, полукругом сидят слепые с непокрытыми головами, окруженные плотным кольцом зевак. Возле них мальчишки в лохмотьях — поводыри-следопыты.
Наигрывая на лирах плакучие напевы, слепцы слаженно выводят:
В лад им подхватывают тоненькими голосами поводыри.
Из толпы в шапки слепых летят копейки. Но их еще в воздухе ловят руки поводырей. И тут же один из них мчится покупать сласти. А когда возвращается, все, по-воровски переглядываясь, принимаются втихомолку уписывать белые мятные жамки — пряники.
Но их незрячие хозяева — и как только они чуют! — то и дело таскают своих следопытов за вихры, приговаривая:
— Коцарь, моцарь, малохончик! Цыц!
Вот так убогие! Как измываются они над своими помощниками!
— А куда тем деваться? — объясняет батяня. — Батьки и матки у них нету. А в поводырях хоть куски вольные, жив будешь. Пусть из последнего, а русский человек слепому да калеке всяко кусок хлеба подаст…
Дальше батя ведет нас в обжорный ряд. Тут и вовсе не понять, что творится. И крики, и песни, и гармонь, и пляска на разный лад.
— Пошли отселе, — берет нас за руки батя, — тут и впрямь стопчут…
И мы попадаем в лошадный ряд. Здесь цыгане верховодят. Цыган с черной как смоль бородой, с орлиным носом, в заплатанном черном сюртуке обхаживает мужика в зипуне с рыжей бородкой и выпученными бараньими глазами.
— Э-э, гаму, гнедой не конь, а птица! Из аглицких рысаков будет. Красавчик конь, умница!
Птица-гнедой под цыганскими ласковыми руками танцует, на дыбы всхватывается. Зипун от него и глаз не отрывает. Берет его за зауздок, легонько храп сжимает, в зубы заглядывает. А этот птица-конь, почуяв мужицкие руки, сразу становится самым мирным и ленивым конягой. С места не желает ступить.
— Четвертной цена! — гудит черная борода.
— Красненькую! — пищит рыжая.
И бац-бац по рукам.
— Ни по-твоему, ни по-моему — гони две красненьких!
— И рубля не прикину! — упорствует зипун.
Повсюду идет торговля.
— Пора и нам за дело, — говорит батя. И мы возвращаемся к своему возу.
А вот и скупщик грибов подходит к нам.
— Доброго, доброго, Григорьевич, здоровья! — приветствует он батю, щуря маленькие, глубоко сидящие хитроватые глазки. Вроде бы добродушный старик — все посмеивается.
— Здоров, Шмуль Соломонович! А я подумывал: неужто старый грибник к Фролову дню не припожалует?
— Как можно, Григорьевич! Сам подумай — волка ноги кормят. А мне, бедному еврею, много ли надо? По зернышку да по зернышку, как птичка-невеличка. И хватит.