У стен Анакопии - страница 38

— Если бы я сказал, что мне нужны ваши жизни, я знаю: любой из вас, не колеблясь, отдал бы свою, но сегодня я от вас хочу большего, — продолжал Маринэ.— Духи гор сосчитали дни моей жизни, но прежде чем оставить вас, я скажу то, что подсказывает мне мудрость прожитого. Это вое, что у меня для вас осталось...

Маринэ перевел дыхание. Он поднял голову и прислушался к щебетанию птиц — так, по крайней мере, всем казалось. На самом деле старец прислушивался к скребущей сердце боли.

— Мне нечего скрывать от вас. Духам гор не было угодно, чтобы дело моей жизни увенчалось успехом. Апсилия и Абазгия не стали единым эриставством, как того все мы желали. Но это желание не должно умереть со мной. Апсилия обескровлена, мы изнемогаем в борьбе с агарянами. Мы не можем без конца противостоять им: нас мало, их много. Если апсилы не хотят разделить судьбу мисиминян, они должны объединиться с абазгами в одно государство... по нашей доброй воле под рукой Леона Абазгского. Под священным дубом будто пронесся вихрь. Многие вскочили, послышались негодующие возгласы:

— Не пойдем, под Леона!..

— Абазги отсиживались за нашей спиной!..

— Леон — выкормыш императора Льва. Мы ему не верим!..

Евстафий был бледен; он с ненавистью смотрел на Дадына и Дигуа. Маринэ поднял дрожащую руку, призывая к тишине, но страсти разгорались все больше. Дадына и Дигуа окружили приближенные Евстафия, кое-кто из них схватился за рукоятки мечей. Дадын встал и скрестил на груди руки. Мудрый абазг спокойно пережидал бурю. Дигуа остался сидеть, потому что знал: апсил не осрамит себя, не ударит сидящего.

— Я пока еще правитель! — твердо произнес вдруг Маринэ. — С каких пор вы перестали уважать старших? Стыдитесь, апсилы, я не узнаю вас!..

Некоторое время царило молчание. Все чувствовали смущение перед своим старым вождем, никто больше не садился. Встал и Дигуа. Он с облегчением вздохнул и бросил на Дадына вопрошающий взгляд. Тот был невозмутим. В Дигуа вспыхнула снедавшая его неприязнь к старому камариту. Он сознавал, что соперник проявил больше мужества и выдержки. Но тут снова заговорил Маринэ, и Дигуа весь обратился в слух.

— Я говорю об объединении Апсилии и Абазгии под рукой Леона с болью в сердце. Но я вижу: это только моя боль. Какой совет вы можете дать, если позволили распалиться своему сердцу? Слушайте, а потом взвесьте все спокойно и мудро, как мужчины. Я никого не принуждаю избирать своим патроном Леона Абазгского, каждый волен поступать по-своему...

Переждав новый приступ, Маринэ снова заговорил:

— Абазги и апсилы — родные братья. Обычаи, язык и боги у нас одни. В жилах многих апсилов течет абазгская кровь... Разве мы не берем себе жен у абазгов, а они — у нас? Что нас разделяет? Ничто. Объединяет же многое: общая судьба наших народов-братьев... Когда воины царя Хосрова и мусульмане разоряли Апсилию, разве абазги не приютили наших жен и детей, разве не они помогали нам в битвах?.. Когда аланы по наущению спафария Льва залили кровью Абазгию, разве мы оставили наших братьев в беде? Неужели духи гор отняли у нас память, и мы забыли об этом?.. Вы скажете: а как же наследник, которому я должен передать Апсилию по праву?..

Маринэ обвел толпу тускнеющим взглядом и, не найдя в ней Евстафия, протянул ищущую руку. Все вдруг поняли: их владыка ослеп. Евстафий встревоженно подбежал к отцу. Маринэ оперся на плечо сына. Главы родов подошли ближе, предчувствуя беду — уж очень стар был их правитель, а этот разговор, решавший судьбу Апсилии, оказался выше его сил.

— Горестно мне: не такой хотел я оставить тебе Апсилию. Знаю: если бы наша страна была так же могущественна, как в дни моей молодости, не было бы для нее правителя лучше, чем ты. А сейчас — какое наследство я тебе оставляю? Разоренную страну, обескровленный народ. Ты был бы для апсилов добрым и мудрым пастырем, ты смел и неукротим. Но силы, тебе противостоящие, могущественнее. Когда горный обвал преграждает путь ручью, тот находит иной путь, сливается с другим ручьем. Только безумец решится грудью преградить путь обвалу. Не уподобься такому безумцу. Сохрани свой народ в нашей общей колыбели Апсны. За это потомки благословят тебя. Знаю, какую обиду тебе наношу. Но судьба Апсилии мне дороже тебя, хотя ты кровь и плоть моя, надежда и продолжение рода. Заклинаю тебя памятью и кровью павших в борьбе сынов Апсилии: не дай обиде ослепить себя, прояви мудрость мужа — ведь ты уже не дитя. Будут главы апсильских родов отдавать себя под покровительство Леона Абазгского — не противься. Сам первый иди к нему, ведь в нем налоловину наша кровь. Такова моя воля... Циркут, Мыкыч, здесь вы? — спросил вдруг Маринэ.