У тихой Серебрянки - страница 16

На этом же собрании по рекомендации Левенковой приняли в члены нашего подполья Валентину Кондратенко, которая проживала в деревне Маленик Довского сельсовета. Договорились и о подготовке к приему в организацию Михаила Комарова. Он был неразговорчив, но замкнутость эта от природы да еще от лютой ненависти к оккупантам и их приспешникам. Михаил отличался самостоятельностью суждений, давал точные характеристики людям. Вскоре он стал хорошим подпольщиком.

В середине декабря школа закрылась. Настали холода, а помещение к зиме никто и не думал готовить: не хватало дров, не было чем застеклить окна. Я уже не говорю о тетрадях, карандашах, ручках и чернилах. Их теперь днем с огнем нельзя было отыскать, а «новые власти» и пальцем не пошевельнули, чтобы чем-то помочь школе. В последнее время на занятия в класс приходили по 3–4 человека. Но вот настал день, когда ни один ученик не явился в школу.

Никто не горевал из-за того, что двери школы теперь перекрестили две старые доски, приколоченные огромными гвоздями, никого не беспокоил и высокий сугроб, заваливший школьное крыльцо. Правда, одно было плохо: теперь запросто не пойдешь в Свержень, не встретишься с Журавлевым, а также с Татьяной Федоровной Корниенко. А надо, ох как не терпится: вдруг она уже принесла радиоприемник.

Да, она выполнила задание. В деревне Красница встретилась с коммунистом Алексеем Ивановичем Шукевичем, бывшим судьей Журавичского народного суда. Он познакомил Татьяну Федоровну с учительницами Прасковьей Шантуровой и Брониславой Кохановской, а также с Иваном Порываемым, который, выбравшись из окружения, остался на зиму в Краснице. Радиоприемника у них не было, но они подсказали, что в Гадиловичах проживает радиолюбитель Ваня Макарчиков, который, возможно, сохранил аппарат.

Татьяна Федоровна пошла в Гадиловичи. Мария Козодоева, ее тетя, познакомила с семьей Макарчиковых. Подросток Ваня имел приемник, но в нем сгорели лампы. Их можно было достать только в Рогачеве. Туда отправилась Прасковья Шантурова, связная. Ей удалось достать лампы. Но как пронести их через мост? Гитлеровцы тщательно обыскивали и старого, и малого. Если же поехать на лошади, то перероют всю поклажу, растрясут даже солому.

И все-таки Прасковья Алексеевна решилась.

Длинная вереница людей и подвод выстроилась перед контрольным пунктом. Рослый полицейский в коротенькой черной шинели неторопливо делал свое дело. Чуть в стороне, подпрыгивая от мороза, дымили сигаретами два немца.

Вот и ее очередь. Шантурова широко распахнула полы пальто, лукаво подмигнула:

— Ну давай, дружок, пообнимаемся!

Полицейский хмуро взглянул на нее и стал ощупывать буквально всю. Цепкие пальцы прошлись даже по воротнику, залезли под платок. Об одном забыл рьяный служака — о ватных полах длинного пальто…

Сегодня последний день этого черного 1941 года Как встретить Новый год? Не до веселья, не до радости, когда по шоссе проносятся немецкие тупорылые тягачи — прямо на восток. Не до веселья, но не сидеть же одному при смоляках, которые вместо лампы горят на припечке, — керосина давно уже нет. Пойти к Прохорову: все-таки вдвоем веселее. А там, может, заглянет еще кто из наших.

— Разве он не к тебе пошел? — удивляется Броня, отвечая на мой вопрос, где Миша. — Даже карты захватил на всякий случай.

Я заторопился домой, но сестра Прохорова удержала меня. Если, мол, ушел не ко мне, то он скоро вернется. Посидим, поговорим, а там и Новый год встретим.

Только я присел на скамью, как на краю деревни, у шоссейной дороги, раздался выстрел, за ним — второй.

— Он брал с собой пистолет? — вскочил я и, не дожидаясь ответа, бросился к двери.

Мне казалось, что Михаил что-то задумал и уже открыл стрельбу. Но больше не стреляли. На улице ни человека, лишь во дворе старосты раздавались крики, почему-то мычали коровы. Я подошел ближе, притаился у плетня.

Артем Ковалев на чем свет стоит ругал полицейского Янченко:

— Ну что я теперь скажу коменданту, сволочь ты паршивая? Да повесят же тебя ни за понюшку табака! Это же самоуправство, самосуд настоящий!

— А что он на моем участке распоряжается? — возразил полицейский. — Кто тут власть: я или он?