У ворот Северина - страница 5

стр.

— Договорились.

— Тогда порядок. Я пошел.

Он щелчком отбросил окурок, который отлетел далеко и упал в аллее, встал, сорвал обертку с книги, смял ее и кинул в воронку от бомбы, потом двинулся вверх по аллее в сторону бульвара. Дана подождала, пока он отойдет на приличное расстояние, поднялась со скамьи и медленно пошла за ним следом. Она испытывала чувство облегчения. «Значит, ничего серьезного не произошло. И не стоило переживать, — думала она, идя вверх по аллее с книгой под мышкой. — Мое вынужденное безделье кончилось. Я очень рада… Мне, наверное, дадут новое задание…» Но по мере того как она шла все дальше и дальше по аллее вслед за юношей, который двигался не спеша, иногда притопывая, словно танцуя, в ней поднималось другое, более глубокое и упорное чувство, беспокойство, оно ознобом прошло по телу. «Сумеют ли эти ребята обеспечить безопасность дома, где мы соберемся? — спросила она себя, ускоряя шаг, чтобы не потерять из виду веснушчатого парня. — Надо быть начеку. Надо… В последнее время полицейские распоясались. И даже днем…»

2

Когда Дана вошла в темную комнатку с низким облупившимся потолком, тихие голоса разом умолкли и все взгляды устремились к ней. На стульях и кровати сидели несколько человек, юношей и девушек, чьи лица было трудно различить в скудном свете, сочившемся сквозь тюлевые занавески из квадратного оконца. За столом, держа газету, сидел Валериу, секретарь организации, высокий худощавый юноша, остриженный наголо, как новобранец, с карими глазами, добрыми и спокойными. Он тоже посмотрел на вновь пришедшую. Валериу был в рубахе военного образца, жесткой и мешковатой, с расстегнутым воротом, в потертых темно-синих штанах, обмахрившихся снизу, на ногах — потерявшие форму солдатские ботинки, в дырках и заплатах. Никто не знал его настоящего имени. Валериу, и все тут. Никто не знал, где он живет, чем занимается. Дана предполагала, что он новобранец, а по специальности — механик или слесарь. Военная рубашка, стрижка под нулевку, покрытые ссадинами руки со следами машинного масла, особенно заметными в складках кожи и под ногтями, — все это делало ее догадку довольно правдоподобной.

— Ты пришла, Лила? — спросил Валериу, называя Дану ее конспиративным именем, и протянул ей руку.

— Пришла, — ответила Дана.

— Ну как тебе жилось все это время? — улыбнулся Валериу и отложил газету.

— Как жилось! Да я просто с ума сходила, честное слово. От вас ни звука, я уж не знала, что и думать…

— Вынужденные «каникулы», Лила, — сказал он спокойно и, посмотрев на присутствующих, снова улыбнулся. — Не веришь? Больно ты «полюбилась» полицейским и этим дамочкам из гимназии: допросы, письменные объяснения… Что называется, взяли на прицел. Садись, Лила.

Дана села на кровать и, оглядевшись, не сразу узнала в полумраке комнаты тех, кто там собрался: свою одноклассницу Михаилу Лилиану, хрупкую и нежную, в белом платье с синими пуговицами, с каштановыми волосами, зачесанными наверх и стянутыми в тугой узел; тихую Танцу, маленькую и кругленькую, с румяными щеками, с черными волосами под дешевенькой косынкой, благонравно застывшую — руки на коленях, — как школьница за партой; рядом на скамеечке кто-то возился со сломанным фонарем. Это был Пиус — его настоящее имя Ромикэ, — крепыш в клетчатой рубахе, с широкой грудью и мускулистыми руками. Говорили, что он занимается боксом и работает на верфи. Рядом с ним, держа в руках свою сандалию и пытаясь починить погнувшуюся пряжку, склонился Павел, тоже, как она думала, рабочий, только не с верфи, а из железнодорожных мастерских, светловолосый, невысокий, по слухам, неплохой футболист. По другую сторону двери, забившись в угол, словно не желая привлекать к себе внимания, сидел Максим — подпольное имя Штефан, — самый юный член организации, совсем мальчик, пекарь, продавец бубликов и разносчик газет, маленький, тощий, с землистого цвета лицом и длинными спутанными волосами, на нем была рваная рубашка и солдатские брюки, сильно поношенные и слишком большие для его щуплого тела.

— Все в сборе, можно начинать, — сказал Валериу и провел ладонью по голове — жест, сохранившийся, конечно, с тех времен, когда у него были длинные волосы.