Убегать непросто - страница 12

– Саш, а ты в небо не хочешь?

Тот посмотрел на него отупело, помолчал, а потом сказал:

– Я щас и летаю, че ты. Это полеты, бро, попроще. Там каждое утро медосмотр, все че-то требуют, хотят. Не пей, не кури, спи много, ешь. Все контролируют, даже трусы и те чтоб чистые были. А летчик – это свобода! Свобода, слышишь! Чтоб встал, полетел, включил музыку громче и вперед. Сейчас я – летаю, а раньше так, телепался. Эта, сука, так и сказала мне тогда, мол, виноватый ты, Сашок, а чем я виноват? Что он не любит летать? Надо было не садиться вообще, если нервы слабые! И вообще, умирать надо красиво, а разве в воздухе некрасиво? Кто бы вспомнил, если бы у него сердце в туалете остановилось? А так – в полете!

Больше Денис не задавал вопросов, только, как сейчас, смотрел, сощурившись, словно бы пытался воскресить в памяти того, другого. Не дожидаясь приглашения, Ветров зашел в коридор, привнеся запах немытого тела и чего-то приторного.

– День, я это…. За сигаретами пришел. Ларьки закрыты уже, – выдал он обычную легенду.

Закрыты, нно. В половину одиннадцатого утра. Денис сунул руку в этажерку с обувью, где у него была заныкана специальная пачка, и достал несколько штук. Сам он не курил, еще и «Альянс», но, если отказать в сигарете, тот просил денег. Целиком пачку тоже никогда не отдавал – Ветров обладал удивительной способностью расцыганить сигареты, едва выйдя во двор.

– Какой добрый товарищ! Отличный бы коммунист из тебя получился, поживи ты в мои года. Только втолкуй мне, на хрена ты алкашу в руки даешь оружие? Сдай его, куда положено и дело с концом, – посоветовал Илья, до сей пор пристально изучавший незваного соседа.

Ветров вытаращил глаза, и отпрянул к двери. Выставив вперед руки, он забормотал:

– Так вот чья шавка все утро тявкает, что уши заложило. Сосед, не ждал от тебя. Баба тебя, что ли, заставила эдакую шавку взять?

– Кто шавка? Кто шавка? – разъярился Илья, – да за такой базар я могу и….

– Стоп! Ну-ка успокойся! – рявкнул на него Дэн.

– Да он меня почти вором^>6 обозвал! А кого, а чего, есть доказать? Так пусть отвечает тогда! Нашел сявку! – бесновался Илья.

Ветров, все это время испуганно пятившийся от собачки, не выдержал и умотал на площадку, позабыв про сигареты.

– И не бухай с утра, а то сдам, куда положено! –добавил Илья и, гордо развернувшись, пошел в кухню.

Денис покачал головой – цирк цирком. То ли шарики за ролики едут, то ли ФСБшники за скорой гоняются….

Здравствуй, дорогой мой дневник.

Сегодня делать дела не очень получается, посему, прикрывшись сведением счетов, пишу тебе. Утром проводили на пароход одного из Зинаидиных учеников. Способный мальчик, везде с карандашом ходил, часто просил Зину еще задачек набросать. Семья только у него не из благополучных. Все, что зарабатывали, прятали, как могли. А когда пришли в колхоз собирать вещи, председатель мне сказал, у них в доме пусто, шаром покати. Даже корову и ту продали. Деньги будто бы сдали уже, тут уж не проверишь. Это пока наша большая беда – несогласованность. Одна рука хлеб сеет, вторая уже собрала семена. Так что у них остались деньги или унес кто – доподлинно неизвестно. Выслали же их вот по какой причине: отказались они картошку сажать. Отец семейства согласился, кажется, головой кивал, когда ему поясняли за благополучие новой России, в которой каждый должен заботиться о ближнем, а ни миллиметра земли не вскопал. Вскрылось вот, по рейдам, семей десять собрали в путь. То ли на севера, то ли в Бобруйск. Зина уж очень убивалась по нему, уговаривала продолжать учиться, но уперся. Говорит, семье он нужнее. Зина ему на прощанье переписала стихов Хлебникова, он очень любил их. Особенно про заклятие смехом:

«О, рассмешищ надсмеяльных – смех усмейных смехачей!

О, иссмейся рассмеяльно, смех надсмейных смеячей!»^>7

Поражаюсь я Зине, конечно. Где только берет этих писателей? В нашей-то Сибири хрен достанешь новых. Не зря петроградская, ясная моя..

На берегу ледяной реки, спрятавшись за резной аркой от шумов центра города, много лет существует святая земля. На ней преклонил голову свою великий командор, утомленный битвами. Оплакана эта земля морем слез молодой испанки, так никогда и не познавшей своего счастья. Омолена молитвами собора Воскресенского да жизнями домов местных. Ныне разрушено все, на месте его рояль стоит.