Уберечь любовь - страница 5
Самое любопытное состояло в том, что Даррелы, насколько Эмили было известно, никогда не бывали южнее Бостона, а отдыхали обычно в каком-нибудь недорогом кемпинге в районе Великих озер. Да и никаких знакомых, которые бывали бы в тропиках и могли привезти эти фрукты, если это, конечно, были фрукты, у них не было.
Тетя словно почувствовала ее присутствие. Она с трудом оторвалась от созерцания таинственной грозди южных фруктов и отчужденно глянула на племянницу.
— Явилась наконец, — холодно заметила она. — Я тебя здесь с утра дожидаюсь.
— Прости, Рейчел, я не знала, что ты придешь, — столь же холодно ответила Эмили. — Хочешь чаю?
— В этом нет необходимости, я пришла не со светским визитом. — С этими словами тетка уселась в кресло с высокой спинкой, стоявшее перед камином.
Мамино любимое кресло, между прочим, подумала Эмили, стараясь подавить нараставшую волну гнева. Это, разумеется, ее дом, но по-хозяйски рассиживаться на чужих стульях все-таки не очень вежливо!
Рейчел заметила раздражение племянницы, и в глазах ее мелькнуло мстительное удовлетворение:
— Как ты, может быть, заметила, коттедж выставлен на продажу. — Она повела рукой в сторону полок с книгами и небрежным тоном заметила: — Я приказала риелтерам подготовить дом к сделке как можно быстрее, так что потрудись вынести отсюда весь этот хлам. — И прежде чем Эмили успела открыть рот, собираясь возразить, Рейчел снова подняла руку в не допускающем пререканий жесте. — Ты окажешь мне большую любезность, если и сама уберешься отсюда не позже конца октября.
Эмили беспомощно поглядела на тетку — слов у нее не было.
— А ты что, ожидала чего-то другого? — Взгляд Рейчел Бенедикт был жесток и непроницаем, слова звучали резко и отчетливо. — Мой муж предоставил этот коттедж твоей матери в ее пожизненное пользование, про тебя в этом договоре ни одного слова нет, так что ты наверняка не предполагала жить здесь после ее смерти.
— Я не предполагала жить здесь после ее смерти, как ты, Рейчел, деликатно выразилась, — заметила Эмили еще более сухо и резко, чем ее тетка, — но я предполагала, что ты дашь мне возможность хотя бы прийти в себя…
— Полагаю, у тебя хватит на это времени до конца октября. — Рейчел оставалась неподвижной как статуя. — Не забывай, что с точки зрения закона ты сейчас осуществляешь самовольный захват не принадлежащей тебе недвижимости. Ты легко найдешь себе комнатку в пансионе…
Эмили почувствовала, что сейчас совершит жестокое и преднамеренное убийство… С огромным трудом ей удалось взять себя в руки. И тут ее осенило: Боб наверняка знал о планах тети Рейчел, мать не могла ему не сказать. Так что его дружеским предложением руки и сердца она тоже обязана своей драгоценной родственнице. Стало быть, он просто пытался не оставить ее без крыши над головой.
Все-таки мужчины бывают редкостными идиотами! Нет чтобы просто сообщить ей о коварных замыслах Рейчел — вместо этого он решил разыграть из себя благородного рыцаря.
Эмили несколько раз глубоко вздохнула и гигантским усилием воли заставила себя говорить спокойно:
— Часть мебели в коттедже была куплена моими родителями и теперь принадлежит мне. Я бы хотела вывезти ее отсюда вместе с книгами и личными вещами мамы.
Тут она заметила, что взгляд Рейчел снова устремился на связку засушенных тропических плодов. Заинтригованная столь пристальным интересом тетки к такому незначительному предмету, Эмили нерешительно произнесла:
— Я не спросила… может быть, ты хочешь что-нибудь из маминых вещей оставить себе на память. Например, вот эти сушеные овощи, которые тебе так нравятся.
— Если мне понадобится пылесборник, я заведу себе что-нибудь попригляднее, — ехидно заметила тетка. Помолчав, она с силой добавила: — Не хочу, чтобы здесь остался хоть какой-то след Люсиль.
Эмили уставилась на нее, потрясенная сдержанной яростью и неожиданной горечью ее тона.
— Бога ради, тетя Рейчел, за что ты ее так ненавидишь?
— О чем ты?! Как можно ненавидеть Люси, эту прекраснейшую из сестер! — Первый раз в жизни Эмили услышала, как ее тетка смеется. — Глупость какая… Да никому на свете не позволено было ненавидеть ее. Что бы она ни вытворяла, как велик ни был бы грех, ей все всегда прощалось и она оставалась любимой и единственной. И так было всегда и со всеми.