Убить змею - страница 4

Да что там ощутимого, хотя бы какого-то результата — и того не было.

— Ну, хоть в море искупались, — невесело пошутил Квинт, вернувшись с очередного задания.

— Ага… в море… в гидрокостюме… всю жизнь мечтал так отдыхать, — бурчал Чусовитин, стягивая снарягу.

— Не ворчи. Нам сегодня еще предстоит культурная программа, пока у капитана на этот вечер других планов нет. Давай шевели булками, я катер займу.

— Практически санаторий: с утреца водные процедуры, после обеда посещение выставки. Тихий час у нас не предусмотрен расписанием, а?

— Ты допросишься, Витёк, что будем куковать в засаде тише воды. Шевелись давай.

Город северян разительно отличался от южных поселений. Люди без видимых гендерных различий сновали как мыши. Каждый был занят исключительно собой и своими мыслями, вместо обычного уличного галдёжа слышен был лишь шум моторов аэротакси, гудки и синтетическая музыка рекламных слоганов. Это раздражало. Одна и та же тупенькая музыкальная фразочка из двух или трех нот повторялась с периодичностью раз в две минуты, эти фразочки накладывались друг на друга, рекламы перекрикивали друг друга, как рыбные торговки на средневековом базаре.

— Моем мылом «Чисто-чисто», отмываем трубочиста! — уговаривало задорное сопрано.

— Пиво «Хмельной романтик», только для истинных ценителей! — беззастенчиво врал мягкий баритон.

— И ваша попка будет вам благодарна! — с сексуальным придыханием обещало грудное контральто.

— Не понял! — ошалело остановился Чусовитин. — Это еще что?

На него сзади тут же налетел кто-то из местных с ярко накрашенными глазами, абсолютно лысой головой, в розовеньких штанишках со стразиками и в наушниках, недовольно фыркнув на манер инфантильной гимназистки.

— Вообще не понял! — окончательно офонарел астронавт.

Квинт оттащил его с середины улицы к краю, где их не толкали мимо идущие, и пояснил:

— Чего тебя изумило? Ну? Может, туалетную бумагу рекламируют. Или мазь от геморроя. Или корм для самок волнистого попугайчика. Узнаешь, если купишь. А если тебе эту мазь впаривать будут сутками, озвереешь. Вообще, меня эта уличная реклама уже дико бесит. Может, зайдем куда-нибудь?

— В картинную галерею?

— А что? Я бы посмотрел. Мне лично интересно.

Картины одного из местных живописцев чем-то напоминали узоры-арабески, но только без растительной составляющей. Бесконечное сплетение геометрических элементов в сочетании с ядовито-яркими красками утомляло глаз. Чусовитин никак не мог сообразить, что бы это значило?

— Это у него что? Рисунок по ткани? Не очень похоже. Или авангард? Или план-схема? Или что? Ну, вот это, например, что нарисовано? — Он ткнул в картину с бесконечным сплетением кружочков и палочек. — Чёртово колесо или шарикоподшипниковая передача?

Квинт пожал плечами и прочёл название картины: «Человек и общество».

— И кто тут человек?

— Включай воображение, Витёк.

— Ну, допустим, что «палка, палка, огуречик, вот и вышел человечек». С натягом, но принимается. А это, синее с белыми пятнами? Море или ребенок джинсы хлоркой испоганил?

— Темнота, это «Зимнее утро». Ну, если верить названию.

— Такое утро можно написать, только если тебе мозги морозом напрочь побило. А вот это что такое?

Третья картина выглядела так, словно на холст во время драки опрокинули ведро желтой краски, а сверху кувырнули пепельницу. В довершение справа внизу красовался отпечаток кошачьей лапы. Перед этим произведением спасовал даже Квинт. Оба астронавта так долго напрягали воображение, что вокруг них стала собираться толпа, все больше и больше проникавшаяся уважением к картине, и как только до слуха Чусовитина донеслось слово «шедевр», он сдался. Разыскав автора, парни поинтересовались у него (или у нее?), что означает сюжет картины.

Прокуренный фальцет автора с готовностью сообщил, что это не что иное, как пустыня.

— А пепел здесь зачем?

— Тьма покроет пустыню, согласно древнему сказанию.

— Ну, допустим. А вот этот след кому принадлежит?

— Это? Ну, это. Это, так сказать. Ну, тоже аллегория. Не все следы исчезнут во тьме.

Во втором выставочном зале уже другой художник, хрипловатый басок которого позволял предположить, что он все-таки мужчина, пояснял экскурсантам значение тонкого шеста с привязанными к нему тремя воздушными шариками.