Убийца танков. Кавалер Рыцарского Креста рассказывает - страница 6

, Фрундсберге[5] и многих других. В их честь называли фенлейны[6], всего их в Хильдесхейме было 10. Наш назывался «Видукинд», а вожатым фенлейна был Хайнц Финценхаген, сын владельца обойной фабрики. О политике разговоров почти не было. Ни идейное содержание, ни политические принципы национал-социализма никого не интересовали. Зато наш девиз был: «Члены юнгфолька бесстрашны, верны, искренни, они настоящие товарищи, ловкие, как охотничьи собаки, гибкие, как кожа, и твердые, как крупповская сталь. Честь превыше всего».

Когда мы отправлялись на длительные экскурсии, в летние лагеря, каждый должен был иметь при себе особый ранец. В него складывалось все необходимое: перевязочные пакеты, гуталин, носки, гольфы, спортивная форма и так далее. Верхняя часть была сделана из грубой парусины и предназначалась для смены белья. Крышка была обтянута шкурой. Сверху к ранцу пристегивалось шерстяное одеяло — спальных мешков в те времена еще не было. Полностью упакованный, такой ранец весил немало, и после длительных пеших переходов это особенно ощущалось. Палатки и прочую лагерную оснастку помещали в тележки, изготовленные нами же, которые потом по очереди тянули. На поясе висел мешочек для хлеба, котелок и походный набор для еды. Там же крепились нож и фляга. Каждый должен был иметь карту, компас и письменные принадлежности. В таком виде мы отправлялись в походы или в лагерь, зачастую приходилось много километров шагать на своих двоих. Но мы не жаловались, напротив, с нетерпением ждали поездки в лагерь или очередного пешего похода — сидение у костра по вечерам, спортивные состязания, игры. Одним словом, на природе мы чувствовали себя прекрасно.

Жили мы в круглых палатках на 12 человек. Спали на соломе, ложась головами к стенке. Вокруг каждой палатки прорывали неглубокую канавку — для сбора стекавшей с палатки дождевой воды. Строго воспрещалось прикасаться к стенкам палатки — в этих местах она сразу же пропускала влагу. В центре лагеря размещалась кухня. Вокруг лагерного костра стояли деревянные чурки, на которых мы рассаживались во время еды. Уборная находилась за территорией лагеря, скрытая с глаз. Сооружение было весьма примитивным — глубокая яма, поверх которой лежало бревно. Сегодня подобные вещи вызывают чувство брезгливости, а тогда все было в порядке вещей. Не было в те времена передвижных биотуалетов. Приходилось довольствоваться природными условиями.

Дни летнего и зимнего солнцестояния были все равно, что праздники. Мы усаживались у костра, беседовали, тут же объявлялись поощрения, прослушивались лекции, мы пели песни. А в конце все прыгали через горящий костер. Однажды мы забрались далеко в глубь леса под Хильдесхеймом. Уже лежал снег. Часа два или три мы пробирались пешком, а на одной из полянок разложили костер и так отпраздновали день зимнего солнцестояния. В торжественной обстановке был освящен новый вымпел. А уже когда мы вернулись домой, наш вожатый сказал: «Я тут у костерка сунул в снег огарок моего факела. Кто его первым найдет, тот будет первым нести вымпел». Один из наших отправился один ночью в лес к погасшему костру. Три часа туда, три часа обратно. Часам к 7 утра мальчик вернулся и вручил огарок факела вожатому. И с тех пор относился к своему вымпелу, как к святыне. Никогда не расставался с ним и не позволял кому-нибудь еще стать носителем этого вымпела.

Однажды кто-то из другого фенлейна похитил у нас вымпел. Мы договорились встретиться в Гальгенберге. Тот фенлейн явился в полном составе, а от наших лишь вожатые, 24 мальчишки. Мы сразу потребовали вернуть нам вымпел. В ответ прозвучало: «А вы попробуйте-ка отбить его у нас!» Мы согласились. Те отобрали из своих 80 человек 24 самых крепких ребят, и нам досталось на орехи. Этого мы им, разумеется, простить не могли. И неделю спустя, когда тот фенлейн стал лагерем в Гальгенберге, мы в 10 вечера отправились отбивать наш вымпел. На сей раз мы оказались сильнее, и вымпел вновь был в наших руках. Мы им работы задали — они целую ночь ставили заново палатки. То, что мне рассекли чуть ли не до кости голову, моя мать заметила только утром — по кровавой полосе на подушке.