Убийства в монастыре, или Таинственные хроники - страница 11

Но отец молчал, так же как и Ирмингард, единственной заботой которой в тот момент было ее дыхание. Она изо всех сил сдерживала кашель, мучивший ее всю жизнь, и лишь надрывно сотрясалась всем телом. Мать настоятельница заговорила первой. Но обратилась она не к двум ссорящимся девочкам, а к монахиням, занятым письмом, которые прервали свою работу и, раскрыв рот и вытаращив глаза, следили за происходящим.

— В этом монастыре не должно быть места ни лени, ни праздности, ни пустой болтовне, — сказала она. Ей даже не пришлось отдавать приказ продолжать работу, потому что после ее слов все дружно склонились над текстами, возможно, даже радуясь возможности спрятаться в них, в отличие от Софии и Мехтгильды.

— Ты, сестра Мехтгильда, — продолжала настоятельница, — хотя и обучаешься чтению, но пока не проявила в этом деле особого таланта. Если ты и в будущем не соблаговолишь соблюдать в этом месте тишину, то мне останется лишь вспомнить о твоих трудолюбивых руках. И не думай, что мне помешает тот факт, что через несколько месяцев ты даешь обет. Хорошая монахиня не ведет себя так, как ты.

Костлявое лицо Мехтгильды было бледным, как всегда. Казалось, будто приговор настоятельницы оставил ее равнодушной, будто она была готова перенести любое наказание, если София получит еще более строгое. А в этом не было сомнения, поскольку она оказалась последней, к кому обратилась Мать-настоятельница.

— Рагнхильда, — начала она, — да, я говорю Рагнхильда, потому что это твое имя и мне неважно, как в шутку тебя некоторые называют и какую спесь рождает в тебе это имя. Так что, Рагнхильда...

Она сделала паузу, но не из-за того, что вследствие неповоротливости затылка могла говорить лишь очень медленно, а из-за того, что ее остановил отец Иммедиат.

Его глаза были опущены, но говорил он твердо и решительно. Он попросил у настоятельницы разрешения сказать вместо нее. Монахини, занятые письмом, с любопытством выпрямились. Им нечасто приходилось слышать такую просьбу.

— Я хочу, — сказал он, — переговорить с девочкой наедине. Здесь требуется настоящее духовное наставление, а не простое предупреждение.

Он резко обернулся, не дав никому возможности возразить, и движением руки пригласил Софию последовать за ним, что она с удовольствием сделала. Ей хотелось услышать, как ей скажут, что ее дар не должен рождать у нее высокомерие, что она должна использовать его не для того, чтобы яростно браниться с глупой Мехтгильдой. Но больше всего Софии хотелось, чтобы он похвалил ее за то, что она научилась отличать главное от второстепенного. Ведь она победила Мехтгильду не сварливыми словами, а правильной аргументацией.

Однако в коридоре отец Иммедиат не стал ничего говорить. Он вскинул руку и отвесил ей звонкую пощечину

У нее потемнело в глазах. Удар сбил ее с ног, но София заметила это только когда, корчась от боли, увидела, что лежит, прижавшись к холодной, шершавой стене.

— «Captivitatem redigentes omnem intellectum in obsequium Christi», — сурово сказал отец. — «Разум находится в плену у Христа». Чтобы выучить это, тебе стоит драить полы и выкладывать свежий камыш, а не сидеть за книгами.

— Отец мой! — София, в голове которой гудело, обратилась к нему так, как это делали все остальные. — Я всего лишь следую таланту, данному мне Богом!

— А что, если это был дьявол? — ответил он, и она заметила, что в голосе его слышалось не только нетерпение и строгость, но и отчаяние. Его лицо больше не было таким добрым, как во время предыдущих посещений, когда она воображала, что он уделяет ей больше внимания, чем остальным. Морщинистое лицо отца было искажено страхом, вызванным, по-видимому, не только ее ссорой с Мехтгильдой.

— Что... — пробормотала она, — что...

— Послушай, маленькая София, — прервал он ее уже более мягко, — ты слышала, что сказала сестра Мехтгильда. Пугает не только твой дар, но и то, что он дан именно тебе. Ведь судьба твоего отца известна многим.

Послушавшись Ирмингард, она в последние годы больше не записывала и не читала своих вопросов. Мудрая сестра сказала, что ее детские проблемы ничего не стоят, в отличие от науки, которая подтверждает истины веры аргументами.