Убийства в монастыре, или Таинственные хроники - страница 15

София неистово топтала землю, но и это не помогало ей выместить свою ярость. Не помня себя, София подошла ближе к зашедшейся кашлем монахине, схватила ее за худые плечи и трясла до тех пор, пока на восковом лице не осталось ни кровинки.

— Нет, вы этого не сделаете! — кричала она. — Не сделаете! Сестра Ирмингард открыла рот, но не произнесла ни звука.

На ее губах выступила густая слизь из крови и слюны и обрызгала черную монашескую одежду. Она захрипела и упала к ногам Софии.

Пять дней она боролась со смертью. Хотя она и пришла в себя, после того как София стерла с земли предательские следы и позвала на помощь, но больше не сказала ни слова. Ее глаза стали стеклянными, а белки пожелтели, как и лицо.

София не отходила от нее ни на шаг, боясь, как бы сестра Ирмингард не рассказала 6 ее провинности. Гораздо меньше ее волновало то, что из-за смерти сестры она может навсегда утратить душевное спокойствие. Ведь она совершила убийство.

Она пыталась внушить себе, что не хотела причинить Ирмингард зло, что этот поступок был не запланирован, а вызван внезапной вспышкой ярости. А возможно, виновата в случившемся была не она, а длительная болезнь, разъедавшая сестру Ирмингард изнутри и заставлявшая ее харкать кровью.

Софию стали преследовать мрачные сны. «Проделки дьявола, проделки дьявола, — издевался голос, похожий на голос задиристой Мехтгильды. — Не только твой особый дар, но и ты сама — творение дьявола. Ты приносишь несчастье и смерть».

— Я не хотела вам зла, — бормотала она позже, у кровати больной, — я только хотела...

Она разрыдалась.

Ирмингард по-прежнему молчала, только усталые уголки губ опустились еще ниже. Из них вытекла тонкая нить крови, и, прежде чем София успела схватить полотенце, чтобы стереть ее, Ирмингард сама подняла руку и вытерла рот лоскутком ткани. София стояла рядом и ждала ответа, забыв забрать у Ирмингард влажную тряпку.

Тогда сестра Ирмингард потянулась вперед и с живостью, какой никак нельзя было ожидать от ослабленного болезнью тела, схватила руку Софии и с такой силой вложила в нее окровавленный лоскут, что с него упало на пол несколько капель и Софию чуть не вырвало от отвращения. Но прежде чем она успела задаться вопросом, откуда у больной взялись силы, та снова опустилась на кровать.

Это было ее последнее движение. Вскоре ее взгляд потух.

София неподвижно стояла возле мертвого тела.

— Все прошло еще быстрее, чем мы ожидали, — сказала сестра Корделис и опустила веки умершей, чтобы та больше не могла видеть обитель горя, которой является этот мир, а тихо отошла в мир иной.

Новость была воспринята равнодушно.

Смерть монахини никого не испугала и не огорчила. Все знали, что нужно делать, чтобы достойно завершить жизненный путь христианина, ведь им было проще хоронить и молиться, чем следить за ростом скота или полевыми всходами. Еще громче, чем за умершую, в эти дни молились за крестоносцев, которые последовали за кайзером Фридрихом Барбароссой в Палестину, чтобы освободить ее от язычников. Думая о том, что разрушаются святые места, они испытывали не меньший ужас, чем при мысли, что за пределами монастыря не просто существует земля, но что она отделена от него неделями пути. Однако в голове Софии была только одна мысль: кто станет библиотекарем после сестры Ирмингард? Может быть, ею станет монахиня, более всех расположенная к Софии?

Ее мучили ненаписанные вопросы, ставшие причиной растущего недовольства последних лет и смерти Ирмингард: неужели моя судьба — остаться в больничной палате? Неужели я проклята за то, что мой дар, как и поступок моего отца, кажется дьявольским? Но что это за поступок?

Она думала, что ее голова расколется от такого количества накопившихся слов. Она старалась заглушить их, убежать от них, отличить главное от второстепенного.

Когда созвали капитул, на котором мать настоятельница обычно сообщала о своих решениях, ее сердце билось так сильно, будто она попробовала мандрагоры. Это растение пришло из дальних стран, употреблять его нужно было в строго определенных дозах, в противном случае оно могло убить. Рассказывали, что когда мандрагору вытягивали из земли, она издавала крик настолько невыносимый, что человек, услышав его, мог умереть. Софии никогда не удавалось представить себе такое, а сестра Корделис говорила, что эта легенда просто слух, проникнутый суеверием. В больничной палате ей довелось слышать самые разные звуки. Чаще всего они свидетельствовали о человеческом страдании, о ранах, обморожениях или гнойных фурункулах. Забыв, что болезнь иногда является Божьей проверкой, сестры стонали, хрипели, кричали, на все лады распевая песню дьявола. Это было ужасно, а еще тяжелее было выносить сами тела, которые кривились, сжимались, сворачивались в клубок и выделяли зловонные испарения.